– Ух ты. И чего, можно смотреть?
Она солидно заявила:
– Нет, сначала надо высушить. – И пристроила свою драгоценную дебютную пленку в сушильный шкаф, сколоченный и оборудованный Пельменем.
– Долго ли?
– Часа четыре.
– Времени много. Может, пойдем погуляем? Или искупнемся?
Ольга заметно колебалась. Колька решил, что она боится замерзнуть, и внес поправку:
– Или позагораем?
Она призналась:
– Ужас как интересно, что получилось. Наверно, можно и не четыре часа ждать. Посидим тут?
…Гоняли чаи с баранками, делились новостями.
У бедной Ольги они снова были не особо радостными. Сменилась третья секретарь райкома комсомола, которая как раз курировала пионерские дела. По слухам, теперь это ядовитая тетка с претензиями, причем питает особо нежные чувства к книгам. Но не в хорошем смысле, а мечтает перетрясти все школьные библиотеки на предмет вредоносной литературы.
– Какой-какой?
– На иностранных языках или какой-нибудь что-то искажающей.
– Ага. С чего вдруг сейчас?
– Говорят, какой-то циркуляр спущен о том, что надо всю неодобренную литературу куда-то сдать с рук долой по описи.
– Это понятно. Почему ищут вредоносное в школьных библиотеках? Негде больше?
Ольга скривилась:
– До других-то мне какое дело? А у нас сомнительное имеется, и премного.
– Это которые от эвакуированных остались.
– И эти тоже, – обтекаемо отозвалась Ольга. Не станет же она признаваться, что самолично пополняла фонды сомнительной литературой, рыская на Кузнецком Мосту.
– Который год ты их выкидываешь, никак не докинешь.
– Ну сразу ерничать. У меня рука не поднимается.
– Велика печаль – макулатура!
– Да выкинуть-то нетрудно, а где потом брать?
– Тебе-то зачем?
– Затем, – назидательно заявила Гладкова, отбирая у него третью баранку. – Литература на иностранном языке весьма полезна. Прочитывать страницу-другую увлекательного текста – лучший рецепт для поддержания интереса к предмету…
Колька заинтересовался:
– Кто тебе такой лапшень на уши навесил? Кой смысл читать, если не понимаешь смысла?
Оля открыла рот для ответа, потом до нее дошло, что в словах любимого человека рациональное зерно присутствует. Закрыла. Глянула строго-вопросительно. Колька пояснил мысль:
– Я имею в виду, что правильно решили наверху. Порядок и в книжках нужен. Пусть заберут от греха подальше, проверят с академиками, переведут на русский, а уж потом пусть детки хоть до дыр зачитают.
Ольга прищурилась:
– Это ты-то толкуешь о порядке?!
– Толкую, – признал он. – А чем недовольна-то? А еще будущий педагог.
Гладкова надулась и замолчала. Колька, втихую насладившись триумфом, примиряюще возобновил беседу:
– Пес с ними. Между прочим, знаешь, кто к нам вернулся?
– Кто же?
– Алька Судоргин!
Оля удивилась:
– Ну надо же! Я думала, его папа уже где-нибудь так высоко, что отсюда не видать.
– Вот нет, въезжают. Сам видел, когда к тебе сюда шел. Как раз с подводы сгружали пианино. Мама и бабуля бегают-суетятся, а Алька, представь, помогает ломовикам!
– Алька? Ломовикам? Ври больше.
Алька, старый знакомый, бывший Колькин одноклассник, в жизни ничего тяжелее ложки с кашей не поднимал. Единственный сыночек и внучок, чахлый, сызмальства в шалях и платках, до бровей накачанный рыбьим жиром, с пяти лет в музыкальной школе – и на́ тебе!
Однако Колька настаивал:
– Именно Алька, и на самом деле помогал. Честно пытался. Ничего, физкультуркой годик-другой позаниматься, и с десяток кило прибавит – и будет окончательно нормальным человеком. Хотя что я, он по умственной части. Ну, обнялись, поболтали…
– Чего это они вернулись, где пропадали?
Колька, припомнив, признал, что Алька как-то смутно об этом говорил:
– Дядю Борю перебросили на другой фронт, что ли. Честно сказать, я не вникал. Зато вот! Вашего халдейского полку прибыло: он в педучилище учится, на заочном.
– Здорово, молодец. А вроде в филологи хотел.
– Он и теперь словами сыплет, правда, какими-то странными. Поспрашивал о судимости с таким умным видом да как начнет сыпать: «ходатайство», «надлежит», «обязуется» и прочее в том же духе.