Город встретил его вечерними ароматами — дымом очагов, запахами готовящейся пищи, благовониями из храмов. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в мягкие оттенки розового и золотого. Лёгкий ветерок, предвестник ночной прохлады, шевелил полы его простого серого халата.
Крид шёл не торопясь, никуда не направляясь, просто позволяя ногам нести его по извилистым улочкам. Тысяча лет существования научила его ценить такие моменты — когда можно просто быть, не думая о целях, планах, проблемах. Хотя сегодня мысли всё равно возвращались к неудачным поискам в хранилище.
Ветер усилился, и Крид остановился, закрыв глаза и подставив лицо его ласковому прикосновению. В этом простом ощущении была какая-то первобытная радость — такую же чувствовали люди тысячи лет назад, такую же будут чувствовать через тысячи лет после него. Ветер не знал ни времени, ни смерти, ни бессмертия. Он просто был.
— Как просто ему, — пробормотал Крид, открывая глаза. — Ветер никогда не мечтает о покое.
Он продолжил прогулку, углубляясь в жилые кварталы, где жили простые горожане. Здесь дома были скромнее, улицы уже, но царила особая атмосфера уюта и обжитости. В открытых окнах мелькали силуэты семей, собравшихся на ужин. Детский смех смешивался с голосами взрослых, создавая ту самую мелодию жизни, которую Крид слышал в тысячах городов на протяжении веков.
На небольшой площади перед буддийским храмом он увидел группу уличных музыкантов. Четверо мужчин разного возраста расположились на циновках, их инструменты поблёскивали в свете зажжённых фонарей. Вокруг них уже собралась небольшая толпа слушателей — от детей до стариков.
Крид остановился в стороне, прислонившись к стене дома. Музыканты как раз начинали новую мелодию. Старший из них, седобородый мужчина с добрыми глазами, перебирал струны гуцзина — старинного инструмента вроде цитры. Его пальцы двигались с удивительной лёгкостью, извлекая звуки то нежные, как журчание ручья, то печальные, как осенний дождь.
Второй музыкант, мужчина средних лет с заплетённой в косу бородой, играл на сяо — бамбуковой флейте. Его мелодия переплеталась с звуками струн, создавая удивительную гармонию. Флейта пела о ветре в горах, о одиноких соснах на утёсах, о журавлях, улетающих в далёкие края.
Молодой человек с живыми тёмными глазами отбивал ритм на барабане. Его руки танцевали над кожаной поверхностью, то еле касаясь её, то выбивая громкие удары. Ритм был сложным, изменчивым, как сердцебиение влюблённого или шаги танцовщицы.
Четвёртый музыкант, подросток лет шестнадцати, играл на эрху — двухструнном смычковом инструменте. Его мелодия была самой пронзительной, она говорила о тоске по дому, о разлуке с любимыми, о том одиночестве, которое знакомо каждому человеку.
Крид слушал, и музыка постепенно заполняла пустоту в его душе. Не исцеляла — он знал, что рана бессмертия неизлечима. Но успокаивала, как успокаивает мать больного ребёнка, зная, что не может вылечить его, но может облегчить страдания.
Ветер усилился, колыхнув фонари и заставив тени танцевать на стенах домов. Он принёс с собой новые ароматы — цветущих деревьев из императорских садов, реки, протекающей через город, готовящейся на кухнях еды. Крид глубоко вдохнул, и воздух показался ему слаще обычного.
Мелодия изменилась, став более весёлой. Теперь музыканты играли народную песню о рыбаке, который поймал золотую рыбку. Дети в толпе начали подпевать, их чистые голоса добавили новые краски в музыкальную картину. Некоторые взрослые тоже присоединились, и площадь наполнилась звуками коллективного пения.
Крид невольно улыбнулся. Эти люди жили короткие жизни — семьдесят лет, если повезёт. Они знали болезни, старость, смерть. Но сейчас, в этот момент, они были счастливы. Они пели не потому, что жили вечно, а несмотря на то, что жили так мало.
— В этом, наверное, и есть секрет, — прошептал он ветру. — Не в длительности жизни, а в её качестве.
Рядом с ним остановилась пожилая женщина с внучкой. Девочка лет пяти зачарованно смотрела на музыкантов, покачиваясь в такт мелодии.
— Бабушка, а почему дядя играет такую грустную песню? — спросила малышка.