«Они же твои друзья».
«Думаешь, старый Редлих захочет говорить со мной? Он же первым делом про тебя спросит!»
«Тогда ты позовешь меня».
«А где ты будешь?»
«Я подожду на улице».
«Мама, это, наверное, наш последний шанс».
Я сдерживался, чтобы не заплакать.
«Ты прав».
На этом наш разговор закончился.
На следующее утро мы стояли у дверей дома Редлихов. Было уже не очень рано. Утро было каким-то особенно ясным. Совсем как тогда, в те солнечные воскресные дни, когда мы с отцом гуляли по берлинским улицам.
«Почему ты не звонишь?» — нетерпеливо спросила мать.
«Потому что ты стоишь рядом со мной. Ты же хотела подождать на улице. А кроме того, все вокруг выглядит вполне спокойно».
«Но ведь время сейчас совсем не спокойное».
С этими словами мать отошла от дверей дома и стала нервно прохаживаться по улице.
«Она уже может довольно хорошо ходить», — подумал я, глядя вслед матери. Эта мысль немного успокоила меня. Но лишь теперь я до конца осознал, что творится у нее в душе. Моя красивая мама заметно постарела, сморщилась, даже стала как-то меньше ростом.
К горлу подступил комок. Мне захотелось подбежать к матери, обнять ее. Но вместо это этого я должен бы притворяться храбрецом, этаким железным Максом Гембергом, которому все нипочем. Кто бы знал, каким отчаявшимся, каким потерянным чувствовал я себя на самом деле!
И если бы сейчас рядом со мной не было матери с этим ее жалким видом, я бы бросил все, прекратил бы всякие поиски пристанища. Сможет ли мать вообще когда-нибудь оправиться от этого ужаса? Если мы выживем, сможет ли она забыть все унижения, выпавшие на ее долю? Станет ли снова красивой, как раньше?
Я повернулся к двери и позвонил. В ответ — ни звука, ни шороха. Вне себя от отчаяния я начал колотить в дверь кулаком. Дверь рывком распахнулась.
«Ты что, свихнулся?» — спросил старый Редлих и втащил меня в прихожую. Захлопнув входную дверь, он посмотрел на меня.
«Ты нездоров?»
Я провел рукой по лицу.
«Со мной все в порядке».
«Я совсем не знал, что вы вернулись. Рольф часто о тебе спрашивал. Один раз я встретил на улице Кэте Нихоф. Она рассказала, что вы уехали в Укермарк к родственникам. Заходи в гостиную».
Я подумал о матери, ждавшей на улице.
«У меня мало времени. Мама ждет меня на улице. Я только хотел узнать, как поживает Рольф».
«О, Рольф делает карьеру! Он сейчас проходит военную подготовку, учится обращаться с бронебойными орудиями. И уже умеет стрелять из ручного противотанкового гранатомета».
Казалось, старому Редлиху это весьма по душе. Всю мою напускную смелость как рукой сняло.
«Ему нужно быть осторожным — как бы эта штука в обратную сторону не выстрелила!» — попытался пошутить я и поднялся со стула. Говорить старому Редлиху о наших бедах не имело никакого смысла. Я не представлял, как я преподнесу эту новость матери.
«Твоя мама не может дольше ждать? Вы куда-то торопитесь?»
«Нет».
«Тогда лучше позвать ее в дом. Иди, позови ее!»
Он открыл дверь и пошел к садовой калитке. Я бежал следом. Выглянув из калитки на улицу, Редлих жестами позвал мать. Она нерешительно приближалась к нам.
«У нее что-нибудь болит?» — спросил он меня.
«Во время налета она слегка повредила ногу».
«Господи, неужели вашу последнюю квартиру тоже разбомбило?»
Я ничего не ответил.
«И ты, наверное, схватил первое, что под руку попало — куртку твоего отца?»
Тем временем мать подошла к нам. Редлих протянул ей руку. При этом вид у него был довольно смущенный.
«Я слышал, вы повредили ногу. Идемте, я возьму вас под руку».
«Ничего, ничего», — пробормотала мать, но все-таки оперлась на руку Редлиха. Мы привели ее в комнату и усадили на диван.
«Положите ногу повыше», — сказал Редлих, — «и снимите ботинок. У меня есть немного натурального кофе. Думаю, на нас двоих хватит».
Он заметно повеселел. Не дожидаясь согласия матери, он вышел на кухню.
Поставив кофейник на плиту, он тотчас же вернулся обратно.
«Если вы не возражаете, я осмотрю вашу ногу повнимательнее», — предложил он. — «Я закончил курсы по оказанию первой помощи. Растяжение сухожилия, ушибы — это как раз по моей части».
Он приветливо улыбнулся матери. Та выглядела весьма довольной. Она вытянула больную ногу, и Редлих осторожно снял с нее ботинок. Лицо его приняло озабоченное выражение. Иногда он выбегал на кухню, чтобы присмотреть за кофейником, и тут же возвращался обратно. Двигался он с легкостью, которую было трудно заподозрить в таком крупном человеке.