Я спросил мать — не думает ли она, что он, наверное, тоже хотел бы получить с нее деньги.
«Да нет, он просто болтун», — покачала она головой. — «Он женат, и на жизнь им с женой хватает».
Она снова засмеялась. Я любил, когда мать смеялась. Когда ее что-то смешило, она смеялась безудержно, от всей души.
Отец часто смешил ее. Внешне они совершенно не подходили друг другу — мой невзрачный отец и моя красивая мать. Он был ниже ее ростом, с выпяченной нижней губой. У него были серые глаза и жидкие пепельные волосы.
Однажды я спросил мать, почему она вышла за него замуж. И она рассказала, что была тогда уже помолвлена с другим, очень богатым молодым человеком. Отец возник в ее жизни внезапно, когда она и ее жених праздновали помолвку. Его привел в дом один из знакомых жениха. Отец был неистощимым шутником и мог легко развеселить любую компанию.
«Он сидел напротив нас за длинным, покрытым белой скатертью столом и рассказывал одну смешную историю за другой. Он рассказывал о жизни еврейских местечек и их обитателей. И говорил, что авторы этих историй — Кафка, Толстой, Тургенев, Марк Твен. Все слушали его, забыв о еде. И смеялись, смеялись до колик в животе. И никто не удивлялся, почему, например, Марк Твен обладает таким специфическим еврейским юмором. А отец твой потешался в душе над необразованностью сидящих за столом людей. Он был гений, твой отец.
Я смотрела на него не отрываясь, забыв обо всем на свете. У меня было ощущение, что все эти придуманные им истории он рассказывает только для меня одной. Я вдруг поняла — это моя судьба, больше мы не сможем друг без друга. Гости, казалось, вообще ничего не замечали. Внезапно он протянул мне через стол руку. Я подала ему свою. И, не разжимая рук, — гости вынуждены были пригнуть головы к столу — мы пошли к выходу. Ах, каким удивительным был твой отец, этот маленький, с виду такой невзрачный человек! Просто удивительным!»
Она заплакала.
«Я его очень, очень любила. Иногда я думаю — если бы я не встретила его, я бы сейчас в полной безопасности, обеспеченно и без забот жила в Америке».
«Но тогда ты бы никогда не познакомилась со мной!»
«Ты прав», — обнимая меня, ответила мать. — «Что значит Америка по сравнению с тобой?»
На следующее утро я проснулся от непривычного шума. Мать стояла у окна и смотрела во двор. Заметив, что я уже не сплю, она обернулась в мою сторону:
«Они выводят людей из садовых домиков!»
Спрыгнув с кровати, я подбежал к окну. Одетые в черную форму, в стальных касках и со штыками наперевес, эсэсовцы подгоняли людей, торопили их.
«Нам надо побыстрее одеваться», — сказал я. Обернувшись, я оцепенел от ужаса: мать сидела на кровати и беззвучно плакала, глядя перед собой. Она как-то сразу постарела и выглядела бесконечно уставшей.
«Мама, одевайся, пожалуйста. Нам надо уходить».
«Куда?» — истерически закричала она. — «Куда нам идти? Ты разве знаешь, куда мы можем идти?»
Она кричала как безумная. Такой я никогда ее не видел. Передо был совершенно чужой, незнакомый человек. И я ударил ее. Ударил изо всех сил. По лицу. В тот момент я не сознавал, что делаю, но в следующую секунду понял — я совершил что-то ужасное.
А она сразу успокоилась и безо всякого возмущения спросила:
«Ты ударил мать?»
От ужаса я ничего не мог ответить. Мать легко провела рукой по моим волосам. «Одеваемся. С собой ничего не берем. Оставь все как есть. Только деньги и мои украшения. Быстрей, быстрей, быстрей!»
Она засовывала все в сумку, одновременно одеваясь и торопя меня.
Мать сорвала с моего пальто и курточки желтую звезду. То же самое она проделала со своим костюмом и зимним пальто. Мы бросились мимо кухни к выходу из квартиры. Дверь в комнату соседей по квартире была открыта, они могли нас видеть. Но они не показывались. В кухне тоже никого не было. Но в эту минуту мне было не до соседей — все мысли были сосредоточены на одном: нам нужно уйти, и поскорее. В доме, где мы жили, была очень красивая деревянная лестница и исправно работавший лифт. Но работал этот лифт медленно. Как только мы вышли из квартиры, я сразу же нажал кнопку вызова.