Приехав в следующую субботу в Альбукерке, я выясняю, к чему это все. В ее палате стоит маленькая темно-серая жаровня – она заказала ее по почте в «Сирсе». Дюймов восемнадцать шириной, на коротких ножках.
– Я подумала, что мы могли бы жарить стейки, – говорит Арлин.
– Как, черт подери, мы сможем жарить их в палате, здесь же будет весь этот дым и все прочее!
– О нет, – говорит она. – От тебя требуется только вынести ее на лужайку. И тогда ты каждое воскресенье сможешь жарить нам стейки.
Больница стояла прямо на шоссе № 66 – главной дороге, проходящей через все Соединенные Штаты!
– Я не могу, – сказал я. – Ну, то есть, там едут мимо все эти легковушки и грузовики, и все эти люди, которые идут по тротуару, не могу же я вот так вот просто пойти туда и начать жарить стейки на лужайке!
– А тебе-то какое дело, что другие подумают? (Арлин меня этим замучила!) Ладно, – говорит она, открывая ящик, – мы пойдем на компромисс: поварской колпак и перчатки тебе надевать не придется.
Она держит колпак – самый настоящий поварской колпак – и перчатки. А потом говорит:
– Примерь-ка фартук, – и разворачивает фартук.
Поперек фартука – какая-то дурацкая надпись, что-то вроде «Король барбекю».
– Ну ладно, ладно! – в ужасе говорю я. – Я пожарю стейки на лужайке!
Вот так каждую субботу или воскресенье я выходил на обочину шоссе № 66 и жарил стейки.
Потом были рождественские открытки. Однажды, всего через несколько недель после того как я переехал в Лос-Аламос, Арлин говорит:
– Я подумала, что хорошо бы послать всем рождественские открытки. Хочешь посмотреть, кого я выбрала?
Открытки были очаровательны, но на них было написано: «С Рождеством Христовым, от Рича и Путси».
– Я не могу отправить такие открытки Ферми и Бете, – запротестовал я. – Я же с ними едва знаком!
И естественно, в ответ:
– А тебе-то какое дело, что другие подумают?
Итак, мы отправили эти открытки.
Проходит год, и теперь я уже знаком с Ферми. Я знаком с Бете. Я бывал у них в гостях. Играл с их детьми. Мы все очень дружим.
Где-то между делом Арлин говорит мне очень официальным тоном:
– Ричард, ты не спросил меня о наших рождественских открытках на этот год…
Меня охватывает ужас.
– Э-э-э, ну, в общем, давай посмотрим открытки.
Открытки гласят: «С Рождеством Христовым и с Новым годом, от Ричарда и Арлин Фейнман».
– Ну, чудесно, – говорю я. – Прекрасные открытки. Они для всех замечательно подойдут.
– Э, нет, – говорит она. – Для Ферми и Бете и всех прочих знаменитостей они не годятся.
И разумеется, у нее есть еще одна коробка с открытками.
Она их вытаскивает. На открытках – те же самые поздравления и подпись: «Доктор и миссис Фейнман».
И конечно, мне пришлось послать им эти открытки.
– К чему такой официоз, Дик? – смеялись они. Они были счастливы, что Арлин это так забавляет, а я ничего не могу поделать.
Арлин не все свое время тратила на эти изобретательные игры. Она заказала книгу, называвшуюся «Звук и символ в китайском языке». Это была прекрасная книга – она у меня до сих пор хранится, – там порядка пятидесяти иероглифов, в превосходной каллиграфии, с объяснениями вроде: «Проблема: три женщины в доме». У Арлин были соответствующая бумага, кисти и чернила, и она отрабатывала каллиграфию. Она купила еще и китайский словарь, в котором иероглифов было гораздо больше.
Как-то раз, когда я ее навещал, Арлин выводила иероглифы. Она говорит себе:
– Нет. Это неправильно.
И вот я, «великий ученый», говорю:
– Что значит «неправильно»? Это всего лишь договоренность между людьми. Нет ни единого закона природы, который гласит, как они должны выглядеть; ты можешь их рисовать, как тебе вздумается.
– Это неправильно с художественной точки зрения. Здесь вопрос равновесия, как оно ощущается.
– Но этот так же хорош, как и другой, – протестую я.
– Держи, – говорит она и вручает мне кисточку. – Нарисуй его сам.
Итак, я нарисовал иероглиф и сказал:
– Погоди. Дай-ка я еще один нарисую – этот какой-то слишком округлый. (Не мог же я после всего этого сказать, что он неправильный.)
– А откуда ты знаешь, насколько он должен быть округлым? – говорит она.
До меня дошло, что она имела в виду. Имеется определенный способ нанести штрих, чтобы он выглядел красиво. Эстетический объект обладает некоей структурой, некими характеристиками, которым я не могу дать точного определения. А поскольку определить это невозможно, я думал, что этого не существует. Но из того эксперимента я понял, что оно существует – это то волшебство, которое с тех пор для меня есть в искусстве.