— Слушаю.
— Сейчас я ничего не смогу вам сказать. За мной наблюдают. Возьмите этот дипломат и передайте мне какую-нибудь бумажку. — Прочтя в его глазах недоумение, пояснила: — У вас есть просто чистый листок бумаги? Передайте его мне.
Герман сначала открыл дипломат и тут же его захлопнул. Полез в карман, вынул оттуда листок, раскрыл его, повертел и со вздохом передал Евгении. Евгения сунула листок в карман. Встала и сказала:
— До понедельника.
— Это тот толстяк? — кивнул на телефонную будку Герман.
— Да, это мой шеф, — подтвердила Евгения, вставая.
А Барсуков, наблюдавший из будки, вдруг выскочил из нее и вприпрыжку побежал в переулок к особняку, трясясь на ходу, как желе, и каждую секунду ожидая пулю в спину. Евгения спокойно пошла за ним следом.
В офисе Барсуков налетел на нее как смерч:
— Что это за тип?
— Я боялась на него смотреть. Один раз глянула — и достаточно.
— Как он выглядит?
— Высокий, седой, немолодой уже. — Евгения врала напропалую. — Одет прилично — в светлый костюм.
— Костюм я и сам видел! Ты подробности говори, подробности!
— Какие подробности? Говорю вам — я на него не смотрела. Да, вот еще что: на левой руке не хватает двух пальцев.
— Отстрелили?
— Этого я у него не спрашивала, — улыбнулась Евгения.
— Ну да. А что он у тебя спрашивал?
— Он спрашивал, — помедлила Евгения, — почему вы за нами наблюдаете?
— И что ты ответила?
— Что вы моя «крыша».
— Правильно! Ты забрала у него договор?
Евгения полезла в карман и вынула какую-то бумажку.
Барсуков побледнел:
— Это не то!
— Да, это не то. — Она порылась еще и достала наконец договор.
Шеф вырвал его из рук.
— А где наш экземпляр? — спохватился он, озираясь.
Евгения достала договор из папочки:
— Вот наш экземпляр, Сергей Павлович.
Барсуков переводил глаза с одной бумаги на другую и никак не мог поверить своему счастью. Поднял листки на свет. И водяные знаки на месте. Неужели все кончилось — и он живой!
Когда Евгения скрылась, Герман еще раз открыл дипломат, хмыкнул, посмотрел по сторонам и как ни в чем не бывало пошел к памятнику Гоголю, за которым маячила его наружка.
Чудно! Соколов вертел в руках письмо, адресованное ему Мокрухтиным Федором Степановичем. Обратный адрес еще чуднее: Москва, 109029, Большой Калитниковский проезд, дом 11, участок 12, линия 24, место 8.
Что это за адрес? Какой-то бред!
Он разорвал письмо. На стол выпали две компьютерные распечатки.
На первой с могильного памятника на него смотрел сам Олег Юрьевич Соколов с овальной фарфоровой фотографии.
Соколов похолодел. Кто-то проник в его тайну.
На второй распечатке — прокурор Болотова, которой Мокрухтин передает взятку. Изображение Болотовой было перечеркнуто крестом. И подпись: «До понедельника».
Только две распечатки. И все. Вот такой пасьянс.
Он посмотрел на штемпель. Почта Г-48. Район метро «Спортивная». Недалеко от дома Мокрухтина. Послано вчера. Потом еще раз — на адрес. А! — здесь есть телефон: 270-50-09. И приписка: звонить круглосуточно.
Он набрал указанный номер. Что это за контора?
— Калитниковское кладбище! — ответил женский голос.
Соколов слегка растерялся.
— Говорите! Я слушаю вас! — раздраженно повторила женщина.
— Вас беспокоит капитан Завадский из седьмого отделения милиции. Вы можете мне сообщить, кто похоронен на участке 12, линия 24, место 8?
— Подождите, товарищ капитан. Я посмотрю по компьютеру. Какая, вы сказали, могила? Восемь? Там еще никто не похоронен. Простите. В седьмой похоронена Мокрухтина Анна Ивановна, а восьмая принадлежит ее сыну — Мокрухтину Федору Степановичу. Но он еще жив.
— Как жив? Ах да, ну да, он жив. Спасибо. — И Соколов повесил трубку. Для них жив, если не похоронен.
Он разглядывал то фотографии, то, щурясь, смотрел в окно на Триумфальную арку, то переводил взгляд на Бородинскую панораму, то снова на фотографии.
«Что означает этот привет с Калитниковского кладбища? Что Мокрухтин проник в мою тайну. Шел по кладбищу и увидел могилу с моим портретом. Сфотографировал. Для чего? Чтобы шантажировать. И человек, который мне послал эту фотографию, изъял архив Мокрухтина, чтобы тоже меня шантажировать. Значит, он меня знает.