Рыжий снова покивал:
— Это хорошо, что ты сам заговорил о детях. Дети — краеугольный камень нашего сегодняшнего разговора, — мужик потёр лоб; видно было, что беседа ему самому тоже не доставляет особенного удовольствия. — Значит так, Пётр, прежде всего, я должен предупредить тебя, что информация является закрытой для более чем шестидесяти процентов населения данной области, и поэтому по окончании нашего разговора жизнь твоя изменится кардинально. Вернуться сюда — даже для встречи с родителями — ты сможешь только тогда, когда будешь признан эмоционально стабильным. До тех пор встречи возможны, но только на ограниченной территории.
Как-то всё это звучало… как во сне. И что значит — нельзя вернуться? Уехать придётся что ли? Петька нахмурился.
— Тогда… Зачем это?
— Видишь ли, для большинства твоих однокашников вопрос профориентации практически решён. И у них есть ещё полтора-два года до совершеннолетия. А у тебя осталось едва ли три месяца.
— Да почему⁈ Вы путаете что-то, мне же всего шестнадцать!
Лица комиссии сделались сочувствующими.
— По личным ощущениям — возможно. Но не по документам.
Вообще ничего не понятно!
— Понимаешь, Петя, — второй мужчина, крупный, больше почему-то похожий на хирурга, чем на управленца, достал из портфеля папку, — Ты родился очень слабым. Врачи боролись за твою жизнь больше года. Шестнадцать месяцев ты провёл в реанимации, перенёс несколько тяжелейших операций.
— Мама не говорила мне…
Мужчина вздохнул:
— Мама не имела права. Твои родители до последнего надеялись, что ты сможешь ходить, дышать без аппарата. Твои биологические родители, — он протянул ему пухлую папку. — Тебе было полтора, когда они согласились на передачу родительских прав.
В висках гулко застучала кровь.
Петька ошалело оглянулся на мать с отцом… Мама снова плакала. Отец угрюмо молчал.
Папку в руки брать категорически не хотелось.
— Что это?
— Твоя история болезни. Твоя личная копия.
Он вскочил, едва не уронив кресло:
— Это неправда! — взгляд бешено метался по хмурым лицам.
Это же неправда! Не может быть правдой! Мелькнула спасительная мысль…
— Это что, проверка такая? Специальный тест на стрессоустойчивость? Иннокентий Романович?
— Если бы… — угрюмо проворчал директор.
Петька резко развернулся на пятках. Ну их нафиг, с этой их «Надеждой»! Психи придурочные!
Он рванул на себя дверь в коридор… за которой обнаружилось серое гладкое на вид ничто. На ощупь оно, вопреки ожиданиям, оказалось не твёрдое, а… никакое. Руки отказывались передать какие-либо сигналы. Ощущения поверхности не было вовсе, так же как и температуры.
— Кабинет на время заседания комиссии изолирован, — хмуро пояснил Романыч. — Сядь уже, Петя. Давай будем говорить как взрослые.
Петька ещё с минуту простоял, тупо таращась в пустоту. Подошёл отец, приобнял его за плечи.
— Будь мужественным, сын. Мы понимаем, для тебя это — удар.
— Если тебе будет легче, — добавил «хирург», — мы все здесь такие.
Они что-то ещё говорили, Петька плохо слышал. Он позволил вернуть себя к столу и усадить на прежнее место, невидяще уставился в столешницу. Потом взгляд упал на собственные руки. Пальцы сжимались и разжимались. На правой руке костяшки были сбиты — ободрался позавчера на тренировке, не всё ещё зажило. И это — ненастоящее тоже⁈ Он вскинул взгляд и встретился глазами с «хирургом». Тот смотрел спокойно и серьёзно.
— Видишь ли, Пётр. Детская реабилитационная программа предполагает предельно полное моделирование реальности. Не какого-то условного мира, а именно реальной Земли. На протяжении шестнадцати лет дети должны жить, чувствуя себя здоровыми, и их мир ни в чём, ни на секунду не должен ощущаться как искусственный. Это является неотъемлемым правом каждого несовершеннолетнего гражданина. По закону! — «хирург» поднял палец. — И это очень, очень дорого. В случае если ребёнок на момент наступления означенной даты ещё не окончил среднюю школу, он получает отсрочку до момента получения аттестата.
Сегодня — автоматически отметил Петька. Мужик кивнул, словно услышав его мысли.