Правда… Все так жаждут ее писать, отыскивать, воплощать и даже доносить до других… Отчего же не каждому это дается? Казалось бы, куда как просто: не лги. Не допускай разрыва между словом и делом. Не допустил? Молодец! Теперь-то правда у тебя сама собою получится, потому как больше получиться просто нечему.
Но у писателя, у поэта слово — оно и есть дело. И никакого разрыва между ними нет и быть не может. Написал слово — сделал дело. Какое слово — такое и дело.
Писательская правда — это когда нет разрыва между жизнью и жизнью. Между своей жизнью и жизнью народа. И никто не знает, куда надо ехать в творческую командировку, чтобы такого разрыва избежать. И на чем. Высоцкий последние годы ездил на «мерседесе», и ничего. Дело не в родине автомобиля, а в родине человека.
«Ваше любимое место?» — спросили его в одной анкете. Видевший красоты полумира, он ответил: «Самотека, Москва». «Ваша любимая песня?» — «Вставай, страна огромная». Чувство родины-страны, родины-Москвы, родины — Первой Мещанской улицы владело им до того безраздельно, что даже искрящаяся ирония шутливой песни вдруг прерывалась четкой нравственной заповедью: «И на поездки далеко вовек, бесповоротно угодники идут легко, пророки — неохотно».
Неведомо как, но неизменно добывал правду о войне человек, родившийся 25 января 1938 года. Предупреждал честно: «Я не воевал, мне не довелось». Разумеется, кое-какие воспоминания сохранились: «Маскировку пытался срывать я. Пленных гоним — чего ж мы дрожим? Возвращались отцы наши, братья по домам по своим да чужим».
Встречаясь с людьми, Высоцкий рассказывал о своей работе охотно. Не лукавил, но и души своей перед сотнями незнакомых нараспашку не распахивал. Оно и понятно: не мог же он на полном серьезе вещать об ответственности таланта перед народом, о муках неустанных заполночных поисков единственного слова. Отмалчивался: «Моя кухня вам неинтересна». Отшучивался: «Ей-богу, у меня был один знакомый попугай в Одессе, он разговаривал на многих-многих языках». Свои вызывавшие восхищение находки относил на счет жанра авторской песни, которая, мол, в отличие от номера профессиональной эстрады никогда не может быть заучена, а потому подвижна, гибка, изменчива под сердцебиение ей внимающих…
И даже свой поразительный дар поэтического перевоплощения, когда его «я» становилось неотрывным от «я» множества людей разных возрастов, национальностей, способов добывать пропитание, социальных положений, словом, судеб — даже этот дар он причинно выводил из своей профессии актера.
Подходя чисто анкетно — похоже на правду. В 1956 году студент инженерно-строительного института Высоцкий, завершив уже под утро курсовой чертеж, налил себе еще одну, уже которую за ночь, чашку горячего кофе. Допил его, наполнил чашку гущей со дна кофейника и спокойно, на глазах у онемевших однокурсников, полил коричневой жижей аккуратно исчерченный ватман.
Все!
— А что теперь? — спросили друзья.
— Пойду в артисты. Каждый должен делать свое.
От последнего чертежа до первой песни оставалось еще целых четыре года. От первой песни и до последней — всего 20 лет.
Когда Высоцкий умер, многие ведомства оказались захваченными врасплох. На высоте оказалось, пожалуй, лишь МВД.
В Москве шла Олимпиада, был прекрасный пятничный день, на стадионах вовсю раздавали медали, и казалось, всем было не до того. Только к двенадцати дня под окнами кирпичного кооперативного дома на Малой Грузинской собралось человек тридцать. Стояли молча, окаменев.
Через несколько часов вышла «Вечерка» с «рамкой». Спасибо «Вечерке», она была одна… «Рамка» выглядела скромно, всего несколько строк: «с глубоким прискорбием… артист Театра на Таганке…» Что ж, все верно. «Рамка» — не место для эмоций. Документ. Чего не заслужил, того не перечислишь.
Чего же он не заслужил? Одного места среди 10-тысячного писательского Союза — как раз за пару недель руководство рассматривало его заявление и не сочло. Значит, не поэт, и поэтические почести не положены. Не композитор — ну, это он и сам сколько раз говорил. Что не народный — это, конечно, факт. Но даже после Гамлета и Дон Хуана не заслужил, представьте, и заслуженного.
Просто артист…
К ночи народу внизу прибавилось. С балкона восьмого этажа были видны обращенные вверх лица. Стояли всю ночь. Это тоже давняя традиция русской поэзии.
Утром откликнулся «Голос Америки», сумев в краткую информацию мастерски уложить большую бестактность. «Умер менестрель Владимир Высоцкий, муж известной в Советском Союзе французской киноактрисы Марины Влади». Какая прозрачная язвительность! Менестрель, мол, известен благодаря француженке-жепе. Да и француженка хорошо известна только в Советском Союзе…