А Гомеостат начал расти, он становился все обширнее и просторнее, и трудно было уже поверить, что не так давно он умещался под столом, где еще оставалось место для котилозавра-прогрессиста. Сказать ему, что ли? Впрочем, ей.
- Нет, такая Вселенная ни в коем случае не могла вылиться из настоящей арийской души. Вместо благообразного, то безоблачно голубого, то беспросветно черного небосвода, золотом осеняющего - державно и картинно - нетленные тени бессмертных героев, - какие-то, с позволения сказать, галактики, бессмысленно болтающиеся в предвечном взрыве. Это все уж слишком...
- Ну да, - продолжила Софья, - русско-жидовское какое-то мироздание.** Сам посуди, откуда в таком мире могут взяться нетленные тени? И куда им податься, если уж завелись?
Гомеостат выразил согласие громко и нечленораздельно, он все рос, в комнате от него оставались уже крохи, и Толик вдруг с ужасом осознал, что уже несколько минут имеет быть обтекаем Гомеостатом со всех сторон, - впрочем, без каких бы то ни было неприятных ощущений.
- Все, - вздохнула Софья, - еще один ушел от нас. Полагаю, Вселенная этого не заметит.
Ну да, если он и впрямь надумал заполнить своей упорядочивающей субстанцией все наличное пространство (и время заодно), то, надо думать, в конечном счете концентрация его окажется даже не ничтожной, а, как бы это выразиться, тут вопрос в скорости, чем скорее, тем лучше, не дай бог задержится, локально-девственное мироздание, пустота, по которой, чисты и спокойны, над сожженной землей проплывают герои в нержавеющей жести железных крестов.
- Сейчас он, должно быть, небесами занимается.
Сашка пробрался к балкону и выглянул наружу. Там колпаком стояло пустое уныло-державное небо, сквозь которое, впрочем, он уже чувствовал непокорные звезды (им надлежало стать неподвижными, но где уж, в самом деле, Гомеостату). И верно: что заколыхалось, что-то исчезло - и небо вновь стало похоже на простое, настоящее небо, родное, привычное, а прямо над головой, по ту сторону прозрачного купола, как всегда, висел Пятый стационарный - он был невидим, но ощущался вполне уверенно.
- Порядок, - доложил Сашка, вернувшись. - В космосе опять тот же бардак, что и был.
- Вот вы всё смеетесь, - закипятился Дефлоринский, - смеетесь всё, а ведь и в самом деле такая картина не может не действовать угнетающе на простого нормального человека.
- Ты в окошко погляди, нормальный человек, - посоветовал Сашка.
- А что окошко? Что окошко? Ну улица там, ну люди ходят, вон троллейбус прошел... Ну и что?!
- А ведь он прав, - сказала Софья. - Конечно же, огромный бездушный мир, которому не только нет дела до человека: это было бы несколько унизительно, однако вполне терпимо (право же, простому нормальному человеку унижаться не впервой, а унизиться перед Вселенной даже, пожалуй, почетно), - нет, этому миру безразлична даже наша способность его осмыслить, а эту способность мы, как ни странно, считаем присущей не столько нам, сколько мирозданию.
- Если мир не таков, каким мы хотели бы его видеть, - согласился Сашка, - то мы не можем его принять и понять, эрго, едва ли существует возможность стать в этакой Вселенной заметной величиной.
- А даже тишайшему из тихих интеллигентов хочется быть героем. Это ведь так созвучно самой глубинной сути природы человеческой - покорять, убивать, до рвоты обжираться на пирах и поганить женщин, твердо зная, что лишь об этом они и мечтали всю жизнь.
- Полегче, - сказал Сашка, - вдруг они и впрямь мечтали?
- Ну, это уже их дело. Даже если так, они, следовательно, оказываются существами не менее героическими. Правда, Настя?
Вера покраснела.
- Что я говорила? Сашк, как ты насчет героизма? А ты?
Толик смущенно молчал.
- Благодарю вас, - высокомерно поморщился Дефлоринский. - Я не сторонник группового секса.
Смущенный Толик решил - то есть даже не решил, это получилось как-то само, это даже не захотелось, это перло неостановимо, - желание показать, что на самом деле не смутился он, а просто сделал паузу, чтоб Дефлоринскому было куда встрять, зато сейчас... Нет, удержаться Толик не мог.
- А если коллективный? - спросил он, краснея от стыда.
Видимо, краснел он не зря, потому что уточнение последовало незамедлительно.
- Коллегиальный!
- А также кооперативный и корпоративный!
- Пустоболты!
- Да вы что? - удивилась Вера. - Он же импотент.
Толик подумал, что вот сейчас произойдет что-то страшное, однако ничего такого особенного не приключилось. Просто Дефлоринский ухватил обиженную Настеньку (впрочем, нет, если обиженная, то, стало быть, Наденька) и скрылся за дверью.
- Ладно уж, - примирительно сказала Софья, - с кем не бывает...
Сашка внимательно глядел на часы, а Толику, наконец, попавшему (как ему казалось) в ритм разговора, пришло на ум слегка возразить.
- А и в самом деле, - сказал он, - чего вы так на парня набросились? Мало того, что этот самый мир плохо совместим с человеком и человечностью, он ведь для нас не более доказуем, нежели любой другой.
Для нас с Толиком заведомо, пусть даже я и Браун-Гранта в подлиннике читал, она? Впрочем, тут проблем никаких нет, для нее тем более, а сказать можно, подыграю ей.
- Астрофизика как миф, космогония как теогония, - Сашка вновь посмотрел на часы. - Если это мифология - а для нас, допустим, так оно и есть, то чем она хуже любой другой?
- Она античеловечна. Да, между прочим, брюки у него на молнии?
Софья тоже вглядывалась в циферблат. У нее был какой-то массивный хромированный хронометр, более похожий на кастет.
- Откуда я знаю? Веру спроси. А удел человеческий таков: святой Христофор служил последовательно царю, дьяволу и богу. Богу он служил хорошо, тут все благополучно, однако история умалчивает о том, что он успел натворить, покуда служил дьяволу.
- Не знаю, - призналась Вера, густо покраснев.
- А если ничего такого и не успел, это просто вопрос везения; везение же, вообще говоря, не имеет ничего общего со святостью.
- Гм, - сказал Толик.
Потому что Дефлоринский оказался вовсе без брюк: он был горделиво облачен в тогу - с узкой полосой, разумеется, потому что куда уж ему... Толик так и подумал - куда, мол, ему, хотя сам ни в коей мере не был даже всадником, а всего лишь мужчиной и свободнорожденным, не более. Но и не менее.
- И когда он успел? - громко шепнула Софья.
И вновь не удержался Толик.
- Что ж, остается предположить, что в разных комнатах время течет с различной скоростью, - сказал он с поразившим его самого нахальством.
Ведь вроде бы даже было у него ощущение, что предполагать должен не он, словно и впрямь существовал у этого ненормального сборища в неимоверно жаркий день некий сценарий - может быть, даже и был записан где-нибудь аккуратным мелким шрифтом. А вот ведь не сдержался... Впрочем, реплика пропала втуне.
- А где Наденька?
- Да бог с нею! Продал, небось, специально на Родос ездил...
- Почему на Родос? - спросил Толик.
На Родосе он в самом деле знал только колосса, которому Наденька уж точно без надобности. Ведь продать девицу римский всадник мог в любом уголке своей могущественной, но миролюбивой империи. Вероятно, это он как раз и должен был говорить по сценарию, потому что Сашка среагировал мгновенно.
- А как же? Родос был оплотом демократии, центром наук, искусств и работорговли. Последняя была, вероятно, слишком важна для экономики ойкумены, чтобы рисковать, посягая на свободу граждан.
Софья, не отрывая задницы от кресла, вытянула руку, ухватила какой-то том из стоящих на полке, не раскрывая его, задекламировала:
- Купля-продажа людей противоречит небесной добродетели и человеческой нравственности, нарушает установления Неба и Земли, оскорбляет человеческое достоинство. Поэтому отныне рабы будут именоваться частнозависимыми. Девятый, между прочим, год. Новой, правда, эры...
- Мезозойной! - заявил с порога плезиозавр Дима.