Нет, подумал Толик, это становится просто скучным! Уж и не упомнить, сколько раз проехались по несчастному Диме, и, кажется, лишь за то, что не родился он красавцем (если я его верно запомнил). И вообще, сколько можно пережевывать чужие интимные отношения? и почему-то вовсе уж он не задумался над тем, что, казалось бы, должно было поразить его именно своей загадочностью: Дефлоринский вышел из той самой комнаты, где провел некоторую часть ночи сам Толик и где не было ничего, кроме многочисленных и многоразличных мебелей, а также спящей особы явно женского пола. Впрочем, Толик был как раз в таком состоянии, что мог позволить реальности некоторые отступления от пошлого правдоподобия.
- Тут супруга твоя пробегала, - сказала та, которая, - привет передать просила. И чтоб, охальник этакий, заявила, и думать не мог домой возвращаться, свинья, мол, он, и больше ничего.
- Много же она тебе нарассказала, - удивился Сашка.
- Ну что же, - молвил Дефлоринский, - вот она как, значит... Ну, это еще ничего, это мы еще посмотрим, кто свинья, это я еще с ней переговорю, я ей еще...
- Там балкон, - предупредил Сашка.
Дефлоринский кивнул и распахнул дверь.
- И, знаешь, мой тебе совет: не забудь одеться. Ночи-то прохладные.
Дефлоринский пробормотал нечто невнятное, но высокомерное. Впрочем, он надел все же - не брюки и даже не штаны, а непривычного цвета мундирные панталоны. И какую-то странную куртку - джинсовую, что ли?
- Балкон там, русским языком тебе сказали! - возопил Толик.
Но Дефлоринский уже не понимал по-русски. Или, с благоговейным обалдением подумал Толик, настолько уж сильно он любит свою Людочку, то есть мою, то есть как же это, ладно, разберемся, может, и вообще... На этом многоточии Толик раздумья прекратил, потому что было ему страшно, было неудобно, стыдно ему было, скотиной он себя ощущал, негодяем, упырем, римским пролетарием, до крови дорвавшимся, - но не мог Толик не выйти на балкон и не посмотреть вниз. По тротуару маршировала вдаль голубая фигурка.
И как-то странно стало Толику: то ли смутило его пролетарскую душу, что Дефлоринский не разбился, не ушибся, а вовсе, кажется, падения с балкона не заметил, то ли даже и обидно, что не валяется на виду изуродованное тело, хотя ведь, если здраво рассуждать, какое у Дефлоринского может быть тело? И откуда? Этого, впрочем, Толик, не будучи приучен с утра пораньше рассуждать здраво, даже не подумал.
- Ну вот, - сказала эта, - вот и он искать пошел. Найдет, как по-твоему?
- А хрена, - ответил Сашка. - Где, спрашивается, Людочке быть в столь поздний час, кроме как по месту прописки? А прописка-то здесь!
Нет, пожалуй, все-таки это он не про меня, подумал Толик, пожалуй, это просто какой-то абстрактный толик, а вокруг вертится всякая такая абстрактно-абсурдная чепуха, этакая беззлобная, в сущности, перепутаница, в которой человеку ничего не стоит выйти из дому через балкон пятого этажа, притом даже и без штанов, да, а к чему мундир джинсового цвета? Ну да ладно, бог с ним.
Дела, подумал Толик, странные какие-то дела, значит, в самом деле что-то такое у них с Сашкой вчера странное получилось про адрес, но вчера-то как раз Сашкин адрес вышел, а Людочка... Толик вдруг с ужасом понял, что никак у него не получается вспомнить Людочкин адрес (и свой заодно, в конце концов, пусть только попробует, изменщица дефлоринская, я ж ее по судам затаскаю). Занятно, конечно, что затаскать он предполагал человека, которого не имел сейчас возможности хотя бы просто найти, - но что поделаешь, таковы уж поразительные особенности Толикова самосознания. И совсем было он за этими мыслями отвлекся от страшной проблемы, как вдруг нечаянно получилось у него сообразить, что ведь и Сашкиного адреса он тоже не помнит. То есть ни номера дома, ни номера квартиры, а про улицу он просто боялся и думать. И даже как он до Сашки добирался - даже и этого никак не мог вспомнить Толик: ну дома вокруг были, пятиэтажные, ну и что, остановка была... Точно, обрадовался Толик, тут же прямо из окна видно троллейбусы! Смутно надеясь, что это хоть что-нибудь прояснит и хоть чем-нибудь поможет, Толик вновь выглянул в окно. Остановки не было.
И проводов над улицей не было; тротуары были, проезжая часть была, пустая, разумеется, проезжая часть, так на то и раннее утро, - но ни малейшего намека не то, что в окрестностях существует какой бы то ни было общественный транспорт. Однако, подумал Толик, это что-то я совсем еще малость такой недопроспатый чего-то (замечательная в своем роде мысль, но Толик был воистину не в том состоянии, чтобы оценить ее великолепие). А еще менее был он способен хоть на минуту допустить существование мира без стандартно-штампованных пятиэтажек, без проводов над улицами и, страшно подумать, без троллейбусных остановок. Странный это был бы мир, странный и для Толика неуютный,
Что-то это уже малость переходит границы абстрактно-безобидной нелепицы и нескладухи, и бог с ним, с толиком, который, кажется, только на то и годен, чтоб торчать дурак дураком, - что-то уж больно круто он замахивается, ну некрасивые домишки, ну и что, жить-то надо, все бы ему убрать и на просторе тешиться рафинированной духовностью, тоже мне, интеллектуал хренов! и Толик, хоть иногда, бывало, стоя в ожидании автобуса, задумывался мечтательно о чем-то в этом духе, тем не менее отнюдь не был наклонен и, более того, не был способен принять эти мечтания хоть сколько-нибудь всерьез. Нет, решил Толик, рановато мне еще отсюда выбираться, и вообще хорошо бы где-нибудь пристроиться вздремнуть, вот только эта самка на кровати, как бы она не проснулась, хлопот ведь не оберешься... Толик отвернулся от окна.
И опять получилось с Толиком то, к чему он, здраво рассуждая, должен был за последнее время уже и привыкнуть: опять имел в комнате происходить некий разговор, опять оказался Толик совершенно не в состоянии уяснить, о чем именно говорили, и опять получилось у него, как давеча с Браун-Грантом: если непонятно, так лучше просто перевернуть страницу, вреда от этого не будет. Во всяком случае, таково было мнение Толика, однако он так никогда не узнал, да, впрочем, и не стремился узнать, какого мнения на сей счет придерживается сам Браун-Грант, Френсис Д.
Нет, ничего такого особенно заумного, ничего невнятно-непонятного на сей раз не говорилось, все такой уж совершенно обычный был разговор: ну встретились двое, ну, должно быть, давно не виделись, вот и беседуют, общих знакомых припоминают, все просто, все в порядке вещей. Правда, сугубо житейский этот разговор то и дело сворачивал куда-то,где Толик не смог бы его понять, даже если бы о Толиковых знакомых шла речь, ну да уж это ладно уж, к этому Толик отчасти даже и привык, пожалуй, и удивился бы, если б дело обстояло иначе. А, собственно, чего - разговор как разговор, кто-то что-то где-то кому-то, ну и ладно, Толик особенно и не вслушивался, почти помимо Толика шел разговор, ну и ладно, пожалуй, это его устраивало, потому что можно было пока хоть кофе попить, а что растворимый, так он никогда ничего не имел против растворимого кофе, другое дело, что не достать, особенно импортного, Людочка наш вообще не пьет, спасибо, папа у Людочки. Есть пока не хотелось, ну да Толик никогда и не имел привычки есть посреди ночи
Сдает Сашка, явно сдает, не только бессюжетно у него выходит, но и алогично притом, и уж до того эклектично, до того все подряд перемешано, что прямо диву даешься. Ну к чему все эти рассуждения о разговорах, что выше понимания толика (абстрактного толика, разумеется), а потом вдруг без какого бы то ни было перехода - ползучий бытовизм про кофе и папу Людочки (или она тоже абстрактная людочка?) Нет, чушь... (так он искреннейше полагал, забыв напрочь, что когда-то, не так даже и давно, прикупив поздно вечером бутылку "Саян", далеко за полночь длил пышношумное пиршество, и правильно, что забыл, ведь тогда он еще не был настоящим Толиком), и он почти блаженствовал, стрельнув у которой неимоверно длинную, какую-то металлически-синеватую сигарету, а разговор вокруг все шел, что-то там такое уже и на повышенных тонах, кажется, обсуждалось, что-то там им не понравилось, а Толику-то какое дело? Толику хотелось, раз уж не получилось выспаться как следует, спокойно посидеть, подумать и, может быть, даже вспомнить, что с ним имело произойти, точнее даже, пожалуй, ему хотелось разобраться, как бы это с Людочкой выкрутиться (из Людочки, то есть, не подумал Толик), - но Сашка вдруг встал, заторопил его, и оказалось, что которая уже давно собралась, давно уже стоит подле стола, широченные черные клеши, белая рубашка с неимоверно распахнутым воротом (о господи, подумал добродетельный Толик), через плечо огромная клеенчато-пластиковая сумища. Вставать Толику не хотелось, поэтому он что-то такое попытался произнести и даже, на взгляд Толика, не попытался, а именно четко и не без присущего ему красноречия сформулировал, но Толику не вняли.