- В самом деле, ну зачем в такую рань из дому выбираться?
- А что в такую рань дома делать? Притом утро замечательное...
- Хоть недалеко?
- Да нет, совсем рядом.
- И куда?
- Ты идешь или, может, тебе Людочку вызвать?
- Не вызвать, а разбудить!
Толик вздрогнул: Людочки только недоставало! Или, с приятной жутью в мыслях подумал он, это там в самом деле Людочка дрыхнет?
Кажется, все-таки не было у Сашки иной цели, кроме как поабсурдистее чего-нибудь сочинить, собственно, теперь можно не сомневаться, что на самом деле Людочка у него там и спала, на самом деле абстрактный толик оказался добродетельней некуда, что почему-то вызывает у Сашки блудливую ухмылку, в самом деле, почему?
- Ладно, - сказал Толик, - после Людочку. Пока пошли.
И они пошли, хотя Толик, как ни старался, не мог разобраться с окружившим его пространством. То есть пространство-то как раз было, возможно, вполне ничего, трехмерное, а вот координаты Толика в этом пространстве едва ли поддавались однозначному определению. Ведь никогда он такого не видывал, чтобы город, пусть даже в столь ранний утренний час, был до такой степени на себя непохож, что и в голову с трудом приходит задуматься об адресе, хотя, вот незадача какая, именно адрес Толику вдруг и вспомнился - Сашкин или свой, он по-прежнему не в состоянии был вычленить. Но улица была совсем уж на обычную московскую улицу непохожа, и вовсе никакого она не могла иметь отношения к давно покойному, сталинских времен погромщику, чье имя гордо носили сколько-то там погонных метров ночлежек. Как раз вовсе не видно было ночлежек, и Толик с ужасом понял, что Сашкино отделение, квартира то бишь, оказалась совершенно не по-людски расположена: не мог Толик вспомнить, чтобы спускались они с пятого этажа по лестнице, и подъезда знакомого словно никогда не существовало, и на двери не значилось, что побывали здесь Садист, Мусалини (странным образом Толик ни разу не предположил, что это мог быть вполне обычный Муса) и почему-то Бузгалттер.
Нет, не было нормальной улицы, даже и зеленых насаждений вроде бы не получалось, потому что когда всюду растут уж такие деревья, что за ними не видно ни домов, ни самой улицы - нет, это называется как-то иначе, это не насадили, оно само выросло. Впрочем, возможно, дело было всего-навсего в том, что уже много лет как Толик ни разу не позволил себе не то что выйти на улицу ранним утром, а хотя бы проснуться и выглянуть в окно? А иначе, кто знает, может быть, эти впечатления оказались бы для него менее устрашающими? Кто знает?
Они всё шли куда-то, и Толик едва поспевал, хотя ни Сашка, ни тем более которая (она двигалась впереди, и походка у нее была тоже какая-то странная) вовсе и не спешили, они-то как раз очень мило прогуливались, беседуя на сей раз о чем-то отвлеченном и не вызывающем особых эмоций. Так, по крайней мере, казалось Толику, потому что разговор шел, кажется, спокойно, не слышно было ни возмущения, ни даже особого волнения, а что непонятно, так к этому Толик давно уже притерпелся настолько, что и не обижался даже. Только вот куда это понадобилось так торопиться? Они шли, и темно-серые, словно бы мокрые тротуары странно то ли потрескивали, то ли посвистывали, а над ними какой-то чуть ли не металлической листвой громко шумели деревья (Толик даже взглянул вверх - нет, самые обычные листья), а еще откуда-то издалека доносилось уверенное, хозяйское гудение, совсем негромкое, но почему-то не вписывающееся в нормальный гул большого города, каким его помнил Толик.
Они всё шли, улица (если это была улица) давно уже кончилась, давно уже пересекли они очень ровную широкую площадь, даже спокойнее стало у Толика на душе, что вот площадь, вот даже и памятник кому-то стоит, даже и знакомый, кажется, кто-то, даже и видел его где-то Толик, была, кажется, в какой-то книге репродукция с дрянной стародавней фотографии, но, с другой стороны, подумал бдительный Толик, вот уж этого-то быть не может, конечно, мало ли кому ставят памятники, но не до такой же степени... Любопытно, что бдительность в Толике проснулась настолько быстро, что потом он уже так и не смог попристальнее заняться идентификацией, чем был, пожалуй, и доволен: ну стоит памятник, ну и пусть, какое, собственно, Толику дело, что там за тип в бронзе воплощен (по наивности своей он не то чтобы принял материал за бронзу, но решил, что иного и быть не бывает).
Ну вот, подумал Толик, наконец-то Сашка перестал так уж невесть зачем паясничать и начал писать о том, что знает и понимает. И слава богу, потому что, право же, пусть лучше его абстрактный толик сходствует с дураком в странной, но хоть вроде бы научно-фантастической обстановке, нежели в стандартной двухкомнатной квартире. Только вот с чего это Сашку вдруг потянуло поминать всяких там погромщиков, памятник, надо полагать, с той же темой связан, но зачем? Нет, решительно непонятно, зачем, сколько можно все об одном и том же. Толику уже четверть века как надоело.
А потом как-то незаметно и площадь кончилась, снова они нырнули под непонятные дерева, только попалась на глаза надпись, почему-то оранжевыми буквами, и Толику показалось, что "Шоссе Экклезиаста".
Странный вокруг Сашки получался город, и Толик, сделав над собой некоторое усилие, пришел к заключению, что как раз такой город был бы Сашке вполне по нраву, и уж тем более он по нраву этой, которую Толик хоть и мог уже однозначно отождествить, но почему-то не решался. Сашке это все было бы очень кстати, и Толик чуть было не позавидовал, потому что уж очень бы Сашке пошло сидеть где-нибудь в одном из этих невнятных домов, а то и просто на траве, внимательно вникая в "Технологию и культуру" Маккензи (Толику вспомнилось именно это название, из чего отнюдь не следует, что данный текст, в сущности, довольно слабый и заведомо вторичный, представляет особый интерес). Сашка, пожалуй, был тут более чем уместен, но Толик? И стало Толику себя жалко, и очень Толика обрадовало, когда ландшафт стал медленно, но ощутимо меняться в приятно-понятную сторону.
Сначала Толик воспринял перемены как должное, потом, когда они стали слишком уж очевидны, скорее испугался - испугался именно столь недвусмысленного исполнения желаний. Но, так или иначе, шли они теперь по старому, серому, трещиноватому асфальту, и улица была кривая, узкая, куда-то довольно круто спускавшаяся, и деревья были как деревья, а на углу стоял киоск "Союзпечати", закрытый, разумеется, в столь ранний час, но это как раз было правильно. Все было правильно, все было верно в этом городском пейзаже, только вот никак не мог Толик опознать улицу, более того, все тыкалось ему в мозг крепчавшее подозрение, что улица вообще не московская: каштаны, платаны (имея биологическое образование, Толик был тем не менее в ботанике слаб, но не настолько же!). Елки зеленые, решил Толик, но Сашка, похоже, был уверен, что так оно и надо, а которая по-прежнему уверенно продвигалась вперед (странная все же была у нее походка, настолько странная, что Толик мог подобрать лишь этот единственный глагол), свернула на другую улицу, перешла на противоположную сторону и скрылась в подворотне. Крепнущая реальность приводила Толика в состояние все более уверенное: даже и трамвай по этой улице ходил! Даже и двор оказался нормальный: рос из асфальта тощий прутик, висело на веревках грязноватое белье, а откуда-то неукоснительно воняло! Нет, двор был как двор, как раз такой, каким ему следовало быть, и Толик не то чтобы почувствовал себя дома, тем более не ощутил Толик, что здесь ему хотелось бы и следовало бы жить, - но здесь никоим образом не могло быть всей этой странной жути, в которой только и можно, что читать невесть какого Маккензи, а то и аббата Грешковича (sic!).