Спиваков вдохновенно влепил мне мат и быстро начал расставлять фигуры на доске, давая знать, что матч продолжается: «У вас, юноша, есть мышление, только не хватает теории, вы заходите сюда каждый день, я вас научу, вы не пропадёте с шахматами ни в тюрьме, ни за проволокой».
«А вот снова земляки Ботвинника из санчасти, — продолжал Александр Семёнович. — Некий Павел Кузнецов подверг резкой критике бюро национальных комиссий за то, что оно не обратило внимания на статью в «Правде», разоблачающую реакционную сущность душителя народа Кенесары Касымова. «И казахи вымирали, и киргизы вымирали, а потом договорились, хана-беркута поймали…» Дальше читать?» — «Дальше ты лучше нам спой!» — Спиваков взмахнул рукой до потолка и со стуком объявил мне шах. А Фефер запел, отставив «Огонёк» на вытянутую руку и глядя в него как в партитуру: «Заканчивается-а первый го-о-д второй половины-ы двадцатого столетий-йя, — и дальше скороговоркой, — которое будущие историки несомненно назовут веком коммунизма».
Молодцы мужики, надо мне научиться у них дурачиться. «Позвольте от Азии перейти к Европе, — сказал Фефер. — Французские лакеи американских поджигателей войны выпустили на экраны Парижа провокационный фильм «Грязные руки», состряпанный по сценарию реакционного писателя Сартра. Вы знакомы с Сартром, зека Спиваков?» — Спиваков поставил мне мат, обозвал Фефера провокатором и предложил мне ещё партию. Я вспотел в дурацкой повязке, снял её и сказал Феферу, что зашёл по делу, посоветоваться. «К кому ты зашёл! — плачущим голосом сказал Спиваков. — За советом! Пожалей свою маму». — «У нас во время операции умер больной, хлеборез Ерохин, могут хирургу намотать срок». — «Колян-хлеборез дуба дал? Да вас там перестрелять мало! — воскликнул Фефер. — Ему же до выхода три дня оставалось».
Я пришёл за советом и услышал: расстрелять мало. Начал оправдываться — рана была глубокой, целились в сердце, удар сильный, повреждены крупные сосуды, развился отёк и началась гангрена. Я так живо описал картину Феферу, утяжелил всё и усложнил, что получилась убедительная версия, даже для Кума годится. «Теперь нам с хирургом собираются навесить срок». — «Могут, если захотят, — сказал Александр Семёнович. — Надо сделать, чтобы не захотели. Вольняшки участвовали?»
Они с Волгой разные, но пользуются одной мозговой извилиной, и уголовник, и политический. — «Участвовала начальница стационара Глухова, жена майора из управления». — «Так в чём дело? У матросов нет вопросов, муж её защитит, а заодно и вас». — «Если не задумал жениться на молоденькой», — добавил Спиваков. — «Но Глухова от участия в операции отказалась. Валит всё на нас. Два зека спелись и хотят посадить начальницу». — «Правильно, сажайте её, только в этом ваше спасение. Ничего не подписывайте, соберите медицинскую литературу, забейте мозги под завязку и валите всё на Глухову, чтобы им не выгодно было заводить дело. Придумай криминал, Женя, ты же можешь сюжет сочинить». — «А как быть с правдой, Александр Семёнович?» Спиваков не просто засмеялся, он заверещал как поросёнок, которого режут долго и без ножа.
«О какой правде ты говоришь? — возмутился Фефер. — Чтобы по правде самому сесть и посадить коллегу? Просто правды не бывает, она обязательно кому-то выгодна, читай Ленина». — «Чему он учит детей! — воскликнул Спиваков. — «Правды не бывает».
«Ты абстрактный гуманист, Женя, — определил Фефер. — В принципе ты прав, но таким не только в лагере, но и на воле жить нельзя. Пришёл за советом — получай. Спасение только в том, чтобы валить всё на Глухову — всё! — и закричал, завопил — Ибра-ай!» Появился шестёрка Ибрай, мужичонка лет сорока, в руках чёрный, бархатный от копоти чайник. Шестёрки не только у блатных, есть они и у политических, старый битый лагерник на хорошей работе старается себе завести прислужника, вроде денщика. Выпили по кружке с сахаром вприкуску, с сухарями, вспотели. Крепкий горький чай. Сам Фефер пил чифир, ему надо взбодриться. Я не любил чифир, один раз попробовал и два раза чуть не сдох — сначала от тошноты, а потом от головной боли. Мою тему закрыли как совершенно пустячную, ни слова о ней. Мне стало, как ни странно, легче. Может быть, я за этим сюда и пришёл, чтобы убедиться: всё это мура, мелочь. Спиваков пристал ко мне играть на льготных условиях, без повязки и без ферзя. «Не паникуй, Женя, — сказал Фефер. — Я ещё не встречал зека, чтобы по воинской статье досиживал до конца. Обязательно выйдешь раньше».