«А что там случилось, между Гапоном и Волгой? — спросил меня Пушкин тихо, как заговорщик. — Между нами, я — могила». — И он провел ногтем большого пальца по шее. Я сказал, что ничего не знаю. «Как не знаешь? Дело было в твоей хате». Пушкин вор, но не в законе, а почему, сказать трудно. Если бы он сам рассказал мне про стычку Волги с Гапоном, мне было бы интересно, как это толкуется. Я же не имел права рассказывать, да и не хотел, не моя манера. А дело действительно было в моей хате, и у Волги вышла промашка, можно сказать, по воровской юриспруденции. Он только что поступил к нам в стационар, уже в четвертый раз, а тут как раз прибыл из закрытой тюрьмы Цапля, тощий, длинноногий, действительно как цапля, принес три бутылки водки, колбасы, хлеба, завесили окно одеялом в моей каморке, дверь заперли, а на двери вывеска «Лаборатория». Цапля в расписухе — вышитой косоворотке, как артист самодеятельности. Воры любят вырядиться во всё старинное — косоворотка, сапоги, жилетка какая-нибудь цыганская, нательный крестик ценится не меньше наколки. Разговор о том, о сём, и Волга спросил у Цапли, что там за хипиш случился в закрытой тюрьме, кого прибрали? Лёнчика Третиста, классного стирогона, друга Цапли. Дело было в 8-й камере на втором этаже, большая камера, прибыл в нее богатый этап, Лёнчик обшпилил всех третями и сидел на тряпках, как египетский фараон. Слава о нем гремела по всей закрытой, найдется ли кто умнее, хитрее? Нашелся. Пуляют в 8-ю камеру ксиву с третьего этажа: «Лёнчика Третиста хлестануть по ушам, а если заершит, то прибрать». И подпись — воры, сорок кликух. Серьезный документ, это вам не какая-нибудь цедула из райкома, райздрава, райсобеса. Плюс настроение в камере не в пользу Лёнчика, все тряпьё забрал, денег ни у кого нет, на членовредительство играть не хочет, на пайку не положено. Собрали толковище, так и так, сорок воров требуют хлестануть тебя по ушам. Лёнчик на дыбы, его тут же и прибрали, в закрытой нравы суровые, воровского приказа не обсуждают. Лежит Третист, остывает, санитары еще не успели вынести, а камера тряпьё поделила и шпилит в карты, интерес появился. Цапля пришел в 8-ю на другой день, спрашивает, где Лёнчик Третист, а ему говорят — прибрали. За что, я его знаю до донышка как правоверного вора. Камера в ответ: пришла ксива с третьего этажа. Кто подписал? Воры, сорок кликух. Цапля начал выяснять, по трубе перестукиваться, кто писал ксиву, установил — Колыма писал. А где Колыма? Дёрнули на этап. Когда? Сегодня утром. Кто будет отвечать за вора, падлы?! Колыма поехал в сучий лагерь, но успел убить вора просто так, за одно только превосходство. Вот почему урки жестоки и решительны в своих действиях, у них на деле то, что в правоохранительной системе на бумаге, — неотвратимость наказания. Цапля рассказывал и плакал. «Падлы, зарезали честного вора, где справедливость?»
Волга тоже знал Третиста, Волга близко к сердцу принял известие, ведь и его может вот так же прикончить блатная чернь — из зависти. «Вот она где, справедливость!» — зло сказал Волга и постучал носком сапога по полу громко, как молотком. При этих словах Коля Гапон значительно посмотрел на Самару, тот понимающе, хотя и осторожно, кивнул. Волга ничего не заметил, у него на глазах повязка. «Воры еще не перевелись, Волга, думай, что говоришь. Есть еще кому постоять за справедливость. — Гапон выговорил это вонючим тоном прокурора-законника. Волга в ответ еще громче постучал носком сапога по полу и повторил врастяжку: «Вот она где, справедливость, — в могиле! У Лёнчика золотые руки, таким памятники надо ставить, а его прибирает какая-то старая шушваль, гнилая сука. Надо уважать вора за красивую игру, а не убивать его. Если у тебя куриные мозги, не садись против хорошего стирогона». И Гапон, и Самара окрысились, в карты они играли так себе, с Волгой не сравнить. Я вижу, будет скандал, и как хозяин потребовал: «Урки, хватит спорить, давайте лучше выпьем». Но они на меня нуль внимания, будто меня тут нет, а если я чего-нибудь погромче потребую, могут угомонить, чтобы не путался под ногами при воровской схватке. «Борщишь, Волга, перебор гонишь, — сквозь зубы манерно выговорил Гапон. — За такие слова можно спросить». — «За какие слова?» — вызверился на него Волга. «Воровская справедливость будет жить, пока будет жив на земле хотя бы один вор! — патетически воскликнул Гапон. — Для вора не карты главное, закон главнее. — Гапон решил пришить Волге покушение на закон. Всё равно как, если бы я в присутствии Дубарева усомнился в наличии сталинской конституции. — Разве суки уже похоронили воровской закон?» — с издевкой протянул Гапон и даже голову склонил к плечу, будто прицеливаясь из ружья. Волга дернулся к Гапону и заорал так, что жили на шее вздулись, сейчас он ему откусит полголовы. Но Гапон даже не моргнул, и Волга замер в сантиметре от его носа, продолжая рычать, яриться, материться. Они стояли друг перед другом, как два пса на задних лапах, изрыгая злые слова, да таким тоном озверелым, готовы сожрать противника. Орут и размахивают руками, однако, не задевая друг друга. Я бы так не смог, если бы психанул, а у них закон, рукам воли не давай, только словам, на толковище вор вора не смеет пальцем тронуть. Проверка мастерства — нахрап, накал, духовитость, кто первый дрогнет. Гениально дали кличку Гапону, он действительно провокатор. И как это похоже на наши комсомольские собрания и на всю нашу идеологию — придирка к слову. Успокоил их Цапля, еще выпили и разошлись мирно. Но какая-то тень стала витать над Волгой.