Но война не кончилась. Неделя прошла, и вот уже месяц прошёл, а сражения только разгораются. Отец появлялся дома ночью и очень редко, лошадь с телегой оставлял у деда на Атбашинской и тайком пробирался к нам. Если кто-то его увидит, то за нарушение приказа снова ему тюрьма.
Война, тюрьма, сума, всё отходило на второй план, на первом была Лиля. Жизнь стала книгой с невообразимым сюжетом, и теперь страница за страницей, событие за событием пойдут неостановимо. Я не знал, что с нами будет завтра, но уверен был, всё будет интересно, счастье нам на роду написано. А если и беда случится, то так надо, — не познавши горечь бед, не узнаешь счастья радость. Мы собирали афоризмы и особо выразительные строчки стихов, то она найдёт, то я, именно с тех дней мне запомнилось навсегда: «Твоя судьба записана в Книге вечности, и Ветер жизни листает её случайные страницы». Да, всё продумано заранее и записано. Неспроста же я ей вручил тогда «Дикую собаку Динго, или повесть о первой любви», а в ней события как раз в тех местах, где Лиля родилась, — разве это не решено заранее? И война началась разве не для того, чтобы объединить все седьмые классы в один, и чтобы мы с Лилей учились в третью смену и возвращались домой вдвоём тёмными вечерами.
Забрали в армию самых старших ребят с нашей улицы. Квартальная каждую неделю проводила собрания, приходили в основном старики, домохозяйки и мы, школьники. Вслух читали газету. Создан государственный комитет обороны в составе Сталина, Молотова, Ворошилова, Маленкова, Берия. Теперь победа не за горами. На собрании по сбору тёплых вещей для фронта поднял спор старик Синеоков, блажной, нечёсанный, с бородой как солома, — где наши интенданты, почему они Красную Армию не снабжают? «Я в гражданскую воевал, бесштанное было войско, в лаптях, но сейчас-то совсем другое время. Всего месяц повоевали, и уже им тёплые носки собирай». Квартальная дала отпор старику за отсталые настроения, а женщины начали стращать его: вот отправят тебя, куда Макар телят не гонял. А Синеоков только рукой махал, — где порядок, почему красноармейцы без портянок остались, куда их обмундирование девалось и опять: «Я ещё при Николае служил, никогда к народу не обращались, чтобы варежки сдавать и последнюю шерсть состригать». Старик на сходки приходил первым, и даже сам сколотил скамейки, чтобы женщинам было на чём сидеть. Приняли решение: на общем собрании домохозяек берём обязательство повысить свою бдительность, беспощадно бороться со всякими дезорганизаторами тыла, распространителями слухов и немедленно сообщать карательным органам о тех, кто против нашей Родины. В другой раз читали сводку Советского информбюро, женщины радовались, что захваченные в плен немцы чрезвычайно устали от войны. «Только угроза расстрела гонит их на войну против Советской России». Наша авиация нанесла мощные удары по танковым и моторизованным войскам противника на Двинском, Слуцком и Луцком направлениях, результаты уточняются. Старик Синеоков посмеивался и махал костлявой рукой, а бабы возмущались: в газете напечатано, а он не верит. Ревекка Осиповна читала вслух «Советскую Киргизию», про митинг еврейского народа в Москве. В Стране Советов евреи после тысячелетних скитаний и преследований обрели дом и Родину-мать, которая залечила бесчисленные раны, нанесённые в прошлом. Ни один еврей не должен умереть, не воздавши фашистским палачам за невинно пролитую кровь. На митинге выступали Маршак, Эренбург, Давид Ойстрах и другие писатели и музыканты. Народный артист Михоэлс говорил: «Еврейская мать! Если даже у тебя единственный сын, благослови его и отправь в бой против коричневой чумы». Илья Эренбург обращался к Америке: «Евреи, в нас прицелились звери! Наше место в первых рядах. Мы не простим равнодушным. Мы проклянём тех, кто умывает руки». Ревекка Осиповна волновалась, голос её дрожал. Среди нас не было ни одного еврея, но мы все поддержали митинг в Москве.