— Не твое дело.
— Разумеется, не мое. Мое дело — лечить. Ну-ка, убери ото рта ладошку. Хочу посмотреть на твои губы. Да не бойся, мумием уже не стошнит. Вырвало американской дрянью. Вот, молодец. Говорю же, все нормально будет. А губы у тебя воспалены и будто спеклись. Если их помазать мумием, к утру станут свежими и румяными, как бутоны алых роз. Ну так как, мазать?
Промолчала.
Он собрал с ложки остатки смолки и, решительно убрав ее руку, пытавшуюся прикрыть рот, смазал ей губы.
— Ну вот, пока все, — проговорил устало.
Алена в изнеможении откинулась на овчину.
— Измучил ты меня, — произнесла обессиленным голосом.
— Отдыхай, а я буду кота драть. Пока еще светло.
— Драть?.. — отозвалась сонно.
— Ну, раздевать. Шубу с него снимать. Славного кота Дымок загнал. Дай Бог, чтоб его носила такая же молодая и красивая, как ты, а не богатая старая жаба. Кстати, надо подыскать к нему парного кота и — можно на шапку или воротник. Хочешь, сделаю тебе подарок к выздоровлению? — Алексей взял с полки соболя, хотел прикинуть, как подойдет его цвет Алене, но увидел, что девушка уже заснула.
Он неторопливо обснял соболя, обезжирил, натянул шкурку на пялку мездрой наружу и повесил на гвоздь, коих на стенах было предостаточно. Светлого времени оставалось еще часа два. Решил пройтись по кружному короткому путику над избушкой — авось да еще пофартит. Нацепил лыжи, вскинул на плечо ружье и побрел по лыжне, накрытой глубоким, мягким снегом. Снегопад еще не кончился, но явно иссякал: с неба сыпались редкие его остатки. Возродился верховой ветерок, налетал порывами, сваливал с веток кухту и нес снежную пыль. Морозец мало-помалу набирал силу. Все указывало на перемену погоды. Если к утру разведрится, то можно ждать поисковый вертолет. Скорее бы уж. А то слишком часто и неутоленно стал он посматривать на свою гостью, интуитивно чувствуя, что еще немного и он лишится привычного и такого уютного покоя. Его сердце никем не было занято — пустовало и только ждало случая, чтобы влюбиться без памяти. Он и хотел этого, и боялся.
Бродил до самого вечера. И хотя особого фарта на этот раз не случилось, но все равно сходил не зря. Поставил с десяток петелек, снял двух белок с жердей, а главное — вырубил из черемухи заготовку для костыля. Поймал себя на мысли, что в общем-то ради этого и пошел. А еще углядел на опушке, среди черного островка молодых пихт, порхающих рябчиков. Завтра, поутрянке, надо будет ими заняться и сготовить барскую еду для своей гостьи. Пусть полакомится свежей дичью.
В сумерках, затопив печку, сидел и выстругивал костыль. Ужинать в одиночестве не стал, даже чай не пил — держал слово. Половину супа из кабарги скормил Дымку, остальное вынес на холод. Изредка нетерпеливо поглядывал на спящую Алену, но она все не просыпалась. Закончив костыль, повесил его сушить за печку и тоже лег. Чего попусту шататься по избушке и жечь керосин. Надо отоспаться как следует и впрок набраться сил. Увезут нечаянную гостью, и ему придется пластаться две недели кряду, заново торя путики и расставляя капканы. Не до отдыха будет. По плану нынешнего сезона он обязан сдать в охототдел леспромхоза двадцать одного соболя. Сколько недопромыслишь — бери где хочешь. Хоть покупай недостающих котов у других, более удачливых штатных охотников, но план сделай. Иначе могут запросто лишить угодий. Пока же у Алексея было семь соболей, взятых с Дымком по чернотропу. Правда, капканный промысел только начинается, в запасе у него декабрь и январь, но все равно душа не на месте — мало ли что еще может случиться. Примером тому — погибший вертолет. Третий день не опромысливаются угодья, а сколько еще дней пропадет, кто знает? И в леспромхозе не скажешь: извините, мол, был занят тем-то и тем-то. Им неважно, чем ты занимаешься, а сдай пушнины, сколько положено по договору, и не греши. А уж куда ее леспромхоз денет — не твоего ума дело.
Лежал Алексей, думал свои думы и не скоро ушел в сон.
Каждое утро в тайге для Алексея начиналось одинаково, не считая выходных дней, когда можно было полежать на нарах подольше — он выходил глянуть на погоду, ибо от нее зависел промысел. Вот и сегодня, с утра пораньше, вышел из избушки и глянул в небо. Снег недавно кончился, и небосвод очистился от хмари. Молодой месяц висел тонкой льдинкой, истаивая с рассветом, начали меркнуть близкие звезды. Наконец-то разведрилось!
Затопил печку и пошел на верхнюю поляну, накатывая крутой чедорский путик. Напрямую до злополучной горы, в которую воткнулся вертолет, раза в два ближе, чем кружным путем, но последний отрезок, перед перевалом — почти вертикальный. Пробираться руслом вдикую заросшего колючим чапыжником сухого ручья, оживающего лишь в пору весеннего половодья и летних гроз — без особой на то нужды не отважишься. Никакого серпантина, только вверх и вверх, ни шагу вправо или влево, и топорик из рук не выпускаешь — прорубаешься сквозь заросли. Скалы, постоянные наледи, от которых намокает камус лыж, непролазные сплетения зарослей, сумасшедшая крутизна — все это отторгало Алексея от прямого путика. В прошлом сезоне один раз поднялся ручьем к Чедору и закаялся. Правда, соболи вдоль захламленного русла водились и хорошие. Соболи вообще тянутся ко всяким буреломам и непролазным чащам, понимая, что там их труднее взять.