— Так, — кивнул он. — Я ее называю Купеческой. За теплоту и кедровый дух. Ее срубил охотник Наливайко, очень основательный мужик. В других избушках в окнах — мутная полиэтиленовая пленка, а тут настоящее стекло. Это ж как осторожно надо нести стекло по тайге, чтобы не разбить!
— Ясно, — нетерпеливо перебила Алена, — а где эта избушка находится?
— На Телецком озере была?
— Конечно. И не один раз.
— Знаешь, где там турбаза?
— Мы на ней отдыхали.
— Так вот, если от турбазы переплыть на другой берег озера, будет поселок Иогач. От поселка в горы идет лесовозная дорога. По ней ехать сорок километров. Потом двенадцать километров идти на лыжах по реке Пыже. Там стоит моя Базовая избушка. Большая, просторная. Баня есть и даже погреб. От Базовой избушки шесть километров вверх, к гольцам — и будет Купеческая.
— Во-он где мы… — протянула унылым голосом.
— А ты думала — где?
Она не ответила на его вопрос, помолчала и вдруг попросила:
— Расскажи, как я к тебе попала.
— Сама-то что-нибудь помнишь?
— Конечно, помню, — произнесла с горьким вздохом. — Мы летели, а за окном был такой дичайший туман, что просто ужас. Вообще ничего не видать. Сначала я даже не боялась. Думала, есть же в кабине какие-то приборы, они все показывают. Потом вышел молодой летчик и стал что-то говорить охранникам. Они не соглашались, мотали головами. Я сидела сзади, в конце салона, и не слышала, о чем они говорили, но поняла, что дело плохо. Охранники так нервничали, глаза испуганные…
А маленько погодя к нам вышел другой летчик. Пожилой, усатый такой. С охранниками он не разговаривал. Сразу прошел ко мне. Спросил: «Не озябла?» Говорю: «Чуточку». Он натянул мне на шапку капюшон, застегнул пуговицу и велел боком лечь на сиденье. Благо, рядом пустое было. Рукой прижал. «Так и лежи». Я хотела подняться, а он погрозил мне пальцем, дескать, не смей. И ушел… А потом… потом сильно тряхнуло, вверху что-то затрещало. Ну, я прижалась к сиденью, вцепилась в него руками… Наверно, от страха потеряла сознание. Как в черную яму провалилась. Ничего больше не помню.
— Что за охранники? — спросил Алексей.
— Ну… охранники и все… Нынче без охраны вообще не летают. Везде ужасная обстановка. Грабежи, разбои, угоны… Сам знаешь.
— Там же вас пятеро было? Вместе с летчиками.
Его осведомленность поразила Алену. Она изумленно округлила глаза.
— Да, пятеро. А ты откуда знаешь?
— Знаю. Кого же там охраняли? Уж не тебя ли?
— Нет, не меня. К сожалению. Я — всего лишь пешка.
— Да? А я думал — путешествующая принцесса. Из каких-нибудь эмиратов.
— Должна тебя разочаровать. Не принцесса и не из эмиратов.
— Ну и ладно, — легко утешился он, — пусть будет пешка.
Алексей ощипал рябчиков, опалил на воле, чтобы в избушке не пахло жженым пером, выпотрошил, промыл и поставил вариться. Вытерев руки, сел к столу, задумчиво глядел на Алену.
— Я жду, — молвила она.
— Короче, так… — заговорил он, тяжело вздохнув. — Мы с Дымком только коозунский перевал вывершили, и тут в небе — гул. Совсем близко. А туман плотный, ничего не видать. Потом — какой-то грохот. И — тишина. Веришь, волосы под шапкой зашевелились. Понял: вертолет за Чедор зацепился. Есть там гора такая, высокая, острая. Местная царица гор. Вертолет и скатился по ее склону к обрыву в ущелье. Завис над самой пропастью. Я-то сначала к Чедору помел, где звук оборвался, а Дымок, смотрю, левее берет. К вертолету меня и вывел. Точнее, к тому, что от него осталось. Зрелище, скажу тебе, не для слабонервных. Ну и тут усатый летчик из кабины вылезает ногами вперед, что-то тащит за собой. Вся щека в крови, рана рваная, глубокая. Меня увидел и говорит: «Сначала — девушку». Он тебя за капюшон волок из кабины. Велел мне оттащить тебя подальше от обрыва, а сам полез обратно — в вертолет. Сказал: «Там Вовка и еще двое». Вот почему я знаю, что вас там было пятеро. Ну, оттащил тебя, иду назад и тут, прямо на моих глазах, вертолет рухнул вниз, в ущелье. — Алексей горестно сморщился и в отчаянии махнул рукой. — Видать, центр тяжести переместился, когда он забрался внутрь. Я еще говорил ему: нужна веревка или трос, чтобы закрепить вертолет, он ведь едва держался на краю. Дунь ветерок и унесет. Но летчик меня не слышал. Видать, едва живой был, плохо соображал.
— Он меня и спас, — прошептала Алена сквозь накатившиеся слезы.