— Значит так, — напутствовал Алексей Алену, — если придут спасатели, скажи: ушел капканы проверять. А куда — не знаешь. Меньше будет вопросов. И на голову жалуйся, сильно, мол, болит. Ну, а начнут приставать с расспросами, говори: не помню. И лобик старательно наморщивай. Изображай, будто пытаешься вспомнить и не можешь. Короче, гони им кино. Ну, будь.
— Ни пуха…
Усмехнулся.
— К черту. Хотя женщин к нему посылать неприлично. — И не уходил, мялся. — Да, это… хотел бы получить аванс на дорожку. Можно? — И склонился к ней, ожидая ответного движения.
Она поняла и не отстранилась.
Бережно поцеловал в теплые губы.
— Какая же ты сладкая, — зашептал жарко, уткнувшись лицом в пьянящие и легкие, как дым волосы. — Даже не верится, что когда-нибудь доберусь до тебя. Но доберусь, Аленушка. Ох, доберусь…
— Иди, — прошептала она, — заморозишь.
— Иду. Твои губы будут согревать меня. Даже чаевничать в пути не стану, чтобы не смыть твой запах. — Ну, держись тут. — Резко отстранился, взял в руку воткнутый в снег каек и зашуршал лыжами к склону поляны, щедро посыпанному лунным серебром. Отошел немного и оглянулся.
Алена смотрела ему в след.
Прощально помахал рукой.
«Все нормально, — думал он, убеждая самого себя, — меньше копайся в душе, сделай дело и небесное созданье — твое. Хотя бы на одну ночь». Сердце отчаянно вздрагивало от этой шальной мысли, и всего его обдавало мгновенным жаром.
Миновал подсвеченную месяцем поляну, углубился под полог кедрача. Там стелился плотный ночной сумрак, и пришлось достать из кармана рюкзака фонарик. Однако и с лучом света он слабо различал запорошенную снегом лыжню. Освещал подножия кедров, проверяя древесные капканы. Спущенные птицами и грызунами настораживал заново и подновлял наживку. Умом понимал, что на ущелье Коозу, особенно на поиски того, зачем шел, может уйти много времени, но пропустить ловушки и не обиходить их не мог, совесть промысловика противилась. А еще угнездилась в его голове тайная опаска, что спасателей, возможно, придется вести к месту аварии этим коротким путиком. Так пусть они видят, что он не бежал в верха сломя голову, а работал с ловушками старательно, как штатному охотнику и положено.
Кедрач вскоре отступил, остался внизу, за спиной, и сразу же вокруг просветлело — плотно сомкнутые кроны не пропускали нарождающийся свет нового дня. В рюкзаке лежали три белки — итог почти часового перехода. Дальше, до самого перевала, никаких ловушек у него не стояло. Значит, можно будет идти быстрее. Правда, если попадутся хорошие соболиные сбежки, то он, конечно же, не минует их просто так.
Перед коротким, но дуроломным подъемом он отдышался, оглядывая заснеженное русло ручья, круто уходящее вверх и густо перевитое стелющимися тальником, ольховником и другим сорным кустарником, все многообразие которых охотники называют чапыжником. Продираться на лыжах сквозь чапыжник да еще карабкаясь вверх — сплошная морока. Но идти надо. И он двинулся вверх с топориком в руке, экономными ударами расчищая себе путь.
А соболи тут гуляли, да еще как! Нашли-таки местечко, куда охотнику соваться гибельно. Набили тропы вдоль и поперек русла ручья. Алексей вдруг позавидовал вольготности зверьков. Им что, у них своя жизнь. Живут по вечным законам Природы, и никуда их с привычной колеи не своротишь, никаким золотом не соблазнишь. «Звери все-таки чище людей», — подумал он виновато, но на тореных соболиных сбежках не поленился выставить под след несколько капканов. Лишними не будут.
Рассвело уже окончательно, когда Алексей, взмокший от напряжения всех своих сил вывершил, наконец, перевал и без передыху, чтобы распаренного не просквозило верховым острым ветерком, добрел до кострового кедра. Там он разжег костерок и вскипятил чай. Вспомнил свое шальное обещание не чаевничать по пути, но без просушки у огня и без кружки горячего чая ему просто никак не обойтись. И это не прихоть, а биологическая необходимость. Организм за время подъема сильно обезводился, и надо войти в норму, чтобы идти дальше. «Ничего, вернусь — все небесное созданье исцелую от головы до ног», — жадно подумал он, касаясь пересохшими губами обжигающего края кружки.
Пил чай и с суеверным трепетом смотрел на острую вершину Чедора, четко выделяющуюся в чернильной синеве неба. Неспешно поднималось солнце, выглянув огненным краешком из-за дальнего хребта и облив снега и скалы на крутых боках устремленной ввысь царь-горы алым, тревожным цветом.