на открыла глаза и обнаружила, что смотрит на булыжники, прижавшись щекой к холодному камню, а во рту у неё стоит привкус рвоты. Она снова приподнялась, убирая с лица длинные пряди волос. Хейтон всё ещё стоял в дверях её дома. Медленно и целенаправленно он вытащил кинжал и прижал его к боку. Его поза была непринуждённой, но она видела в ней угрозу.
— Это мой дом! — крикнула она ему, брызгая кровью и слюной.
— Неверно, ты, пегое недоразумение. Это моя собственность, которую я сдаю в аренду. А теперь убирайся.
— Я хочу забрать свои вещи.
— Нет.
— Но вы сказали…
— Это было до того, как ты набросилась на меня, как драконий детёныш, и я передумал.
По её щекам текли слёзы. То, что осталось от её жизни, находилось на чердаке над мастерской. Там были все воспоминания о её семье.
— Уродина, — выплюнул ей в лицо Хейтон, затем развернулся и хлопнул дверью.
Эйми закричала и бросилась к нему, колотя кулаками по зелёной краске, которая всегда означала безопасность. Дверь оставалась крепко запертой. Наконец, обессиленная горем и с пульсирующей от удара Хейтона головой, она опустилась на землю. Она сидела, прислонившись спиной к двери, на холодных булыжниках и смотрела на Чизл-стрит. Люди входили и выходили, но никто не встречался с ней взглядом. Их взгляды скользили по ней, а затем снова отводились, когда они замечали бесцветную половину её лица.
Её волосы всё ещё были липкими от тухлого яйца, а лицо было наполовину загорелым, наполовину белым, и только пятнистые синяки соединяли эти две половины. Она посмотрела в сторону Чизл-стрит, наполовину с тоской, наполовину со страхом, в поисках синего платья и светлых волос. Нианны и её корзинки с яйцами нигде не было видно. И всё же Эйми знала, что та вернётся позже, а что, если Райнон и другие мальчики будут с ней?
Она поднялась на ноги, но ей пришлось опереться на стену, потому что у неё потемнело в глазах от головокружения. Казалось, что её мозг всё ещё сотрясается от удара Хейтона. Она положила руку на зелёную дверь своего дома.
— Я вернусь, — пообещала она двери и самой себе.
Затем она натянула капюшон и выскользнула в город. Сначала она не понимала, куда идёт, просто хотела спрятаться. Но когда ноги привели её в центр города, она поняла, кого хочет увидеть. На Мархорн-стрит было оживлённо: люди делали покупки и торговались у ряда деревянных прилавков с полосатыми навесами, которые тянулись вдоль дороги. Она прошла мимо прилавка, где продавали жареную камбалу, завёрнутую в хрустящие картофельные оладьи, и у неё заурчало в животе. Она пробиралась сквозь толпу, опустив голову и натянув капюшон, пока не добралась до Кворелл-сквер.
Прямо в центре площади стояли Кьелли и её отец Мархорн. Их каменные лица смотрели на город, который они основали и в котором теперь жили потомки людей, которых они спасли. Эйми хотелось сесть на каменный постамент и прижаться спиной к ногам Кьелли, но она не осмеливалась. Рядом со статуей стояли и разговаривали два члена Совета Неравенства и их помощники. У одного советника на левом запястье была вытатуирована одна полоска, а у пожилой женщины — три. Это означало, что она избиралась в городской совет на три срока — в общей сложности на пятнадцать лет. У Эйми сжалось сердце при мысли о том, что её может увидеть кто-то, кто был важной персоной почти столько же, сколько она прожила на свете. Она сжалась в тени, отбрасываемой гостиницей «Честный адвокат» на углу Кворелл-скер.
Оттуда она могла видеть только половину лица Кьелли, но это не имело значения. Даже с закрытыми глазами она смогла бы увидеть совершенное лицо Кьелли. По её мнению, она была из плоти и крови, а не из камня, её лицо выражало одновременно силу и понимание, и она улыбнулась, когда посмотрела сверху вниз на Эйми.
— Почему ты ушла? — прошептала Эйми статуе. Никто не видел Кьелли в городе более ста лет, — Если ты бессмертна, ты не можешь быть мертва, так что, пожалуйста, не могла бы ты вернуться и сразиться с хулиганами вместо меня?
Мимо Эйми, смеясь, прошли двое мужчин, и она ещё глубже вжалась в тень, прижимаясь спиной к холодному кирпичу гостиницы. Мужчины свернули на аллею Кривых Когтей, всё ещё перешучиваясь, их веселье эхом отражалось от тесных стен. Это были голоса двух людей, которым было комфортно, свободно, они были счастливы ходить по улицам своего собственного города. Она оглянулась на членов совета, стоящих на солнце, без капюшонов, не прячущихся. Эйми знала, что ни смеющиеся мужчины, ни важные члены совета не примут её.