— Где же еще? О, наш милый «товарищ поневоле», пойманный нами в последнюю минуту! Способны вы уразуметь мои слова, или у вас все-таки произошло легкое сотрясение мозга? Разве вы потеряли способность видеть? Вы слышите мои слова? Вы на борту «Космополиса», на пути с Земли к планете Марс.
Эрколэ Сабенэ не нашелся сделать ничего другого, как только пролепетать по-детски:
— «Космополис»?… С земли… к планете Марс?… Значит, не в госпитале, а в сумасшедшем доме! Света! Света!
— Здесь нет другого освещения, кроме наружного, — спокойно ответил Аванти. — Я оставлю вас одного собраться с мыслями.
— Так вот почему вы называете это «одиночкой»! Но я не желаю здесь оставаться. Я хочу выйти! Слышите! Выпустите меня немедленно! Вы не имеете никакого права запирать меня. Я хочу выйти! Помогите! Или я выпрыгну в окно.
— Прыгайте, сколько угодно!
Эрколэ Сабенэ принялся колотить кулаками по направлению к звездам, но встретил сопротивление стекла, толщиной с фут.
— Помогите! Я хочу выйти! Сию же минуту проводите меня к выходу! Дайте свет! Я хочу выйти! Помогите!
В ответ зазвенел, как бой часов, голос Аванти:
— Да полно же вам! Вас ведь не слышит здесь никто, кроме звезд.
VI
Дезертиры
Эрколэ Сабенэ кричал и шумел в темноте, будто замотанный в клубке шерсти. Все звуки словно поглощались войлоком. Он был и оставался один. Наконец, он смолк и затих.
Всякий раз, как он вскидывал глаза, он видел перед собой в чудовищной прорехе мириады немигающих звезд. Он не мог отвести от них глаз; они холодными искрами вжигались в его сознание. И внезапно фантазер в нем одержал верх и выставил за дверь насмешливого скептика.
— Болван! — обратился он к самому себе. — Ты сроду не вел себя глупее. Никогда еще не встречался ты с таким огромным чудом и все-таки осмеливаешься питать свои трусливые и дрянные сомнения. Разве тебе уже случалось быть, как вот сейчас, кинутым в небесное пространство, подброшенным к звездам, подобно атому?.. И вместо того, чтобы сгорать от восторга, растворяться в благоговении, ты остаешься тем же ничтожным земным дьяволенком, каким всегда был, и пытаешься поднять все это на смех. Кинематограф?.. Это кощунство! Это хула на духа. На духа Космоса, мысли которого, как звезды, наполняют вселенское пространство. Постыдился бы хоть ради старой матери своей там, за Капитолием! Или хочешь быть хуже Фомы Неверного? На самое грандиозное, что могло приключиться с человеком, ты не можешь отозваться ничем, кроме жалких острот насчет световых эффектов и кинематографической сенсации. Плюнь себе самому в лицо. И пусть звезды поразят тебя слепотою, раз ты осмеливаешься сомневаться в их блеске. Ты разыгрываешь идиота более высокой марки, чем это дозволяет тебе полученное тобою образование, и притворяешься, будто не понимаешь, почему звезды не могут мигать. Эти немигающие звезды только лишнее доказательство того, что ты покинул Землю, которую ты и видел там наверху, окутанную живою атмосферою. Ты в безвоздушном пространстве. Неужели ты дойдешь до такой низости, что, заглянув в вечность, посмеешь отрицать то, что сам видел?
Скептик, обитавший в Эрколэ Сабенэ, получил столько изрядных пинков, что под конец лег пластом без движения. Зато фантазер разошелся вовсю. Он купался в звездном океане, кувыркался там. Он вновь переживал, только в тысячу крат сильнее, ту дрожь внезапности, застигнутости врасплох, какую испытывал еще дома, когда, отходя ко сну, внезапно тушил все свечи, распахивал ставни и впускал к себе в комнату беспощадно суровое, леденящее звездное небо.
Но всегда трепетный и словно затуманенный блеск звезд, видимых с Земли, здесь словно застыл в каком-то странном ужасе, в немигающей торжественности. Тысячеокий Аргус, не сморгнув, пристально смотрел на Эрколэ завораживающим змеиным взглядом вечности.
На Эрколэ Сабенэ вдруг напал приступ религиозно-фантастической потребности самоуничижения. Как верующий католик стелется во прахе перед алтарем, на котором курятся восковые свечи и горит золотом венчик на челе замкнутой в стеклянном киоте мадонны из шелку, воску и драгоценных каменьев, так его душа распростерлась сейчас перед этими мириадами немигающих огненных светил. Он склонялся перед чудом. Сама вечность незримыми руками вздымала звездную причастную чашу над его смиренно поникшей главой.
Он не знал, как долго длился экстаз, и не понимал, как это случилось, что он внезапно очутился в каком-то помещении более земного характера. Аванти привел его в кают-компанию и, только теперь спросив его имя и звание, звонко отрекомендовал его другим:
— Эрколэ Сабенэ, бывший лейтенант королевской итальянской армии, а ныне сверхштатный матрос команды небесного корабля «Космополис».
В узком, как-будто наглухо закупоренном помещении стоял блестящий белый стол без скатерти. Потолка и стен не было видно из-за декораций — высоких апельсинных деревьев, от золотистых плодов которых лился опаловый свет.
Здесь было, наконец, достаточно светло, чтобы Эрколэ мог разглядеть своих спутников. Все они были в одинаковых, наглухо застегнутых, походных куртках, без карманов и без оружия. Некоторые из них были калеки: у кого не хватало руки, кто ходил на искусственной ноге; и у всех на лицах печать перенесенных мытарств и страданий, выражение лихорадочной нервозности, а в глазах странный огонь. Все они как-будто еще находились под впечатлением самых волнующих видений и спешили поскорее вновь вернуться к состоянию экстаза, зажегшего лихорадкой их кровь.
— Садитесь, товарищ! — сказал Аванти, указывая на место рядом с собою. — Не ждите никакой бомбы с начинкой. Мы удрали от всех земных пушек и бомб. И вы теперь такой же дезертир, как мы все.
Все уже приступили к еде. И Эрколэ Сабенэ ощущал зверский аппетит. Еда состояла из белого хлеба, рыбных консервов и плодов винограда, фиников и апельсинов. Кианти смешивали с содовой водой из бутылок, напоминавших формою шампанские.
Аванти поднял свой стакан, приветствуя всех сотрапезников:
— За здоровье нашего нового товарища! Он у нас сверхштатный, без номера. Но мы уверены, что он будет нам помощником и братом.
Эрколэ Сабенэ благодарно поклонился. Кисловатая тосканская лоза приятно пощипывала язык; мягкая минеральная вода, которою разбавлялось вино, напоминала вкусом источник Aqua acetosa близ Рима.
— Более крепких напитков вы здесь не получите, — улыбнулся Аванти. — Ни коньяку, ни другого алкоголя. Виноград — дар Диониса и грешно превращать его в ядовитое зелье. Помните, мы бежали от земных злоупотреблений дарами матери-природы. И позвольте мне прежде, чем мы встанем из-за стола, сообщить вам, что мы с вами единственные соотечественники здесь. Остальной экипаж состоит из представителей других воюющих наций. Война свела нас вместе. Мы с доктором Крафтом встретились на высоте нескольких тысяч футов, в австрийских Альпах, и долго старались сбросить один другого вниз по всем правилам искусства, пока так не изрешетили аэропланы друг друга, что оба полетели вниз с нашими горящими аппаратами. Волею судеб мы оба отделались пустяками: один сломанными пальцами, другой опаленным затылком. Всеми забытые, лежали мы в какой-то расщелине, где снег служил корпией для наших ран. Мы стали помогать друг другу и скоро столковались. Наша дуэль в воздухе бросила нас в объятия друг друга. Мы сговорились вместе дезертировать и вернуться к деятельности, преследующей более высокие цели, нежели истребление и разрушение. Сама судьба свела нас друг с другом: до войны мы оба — каждый порознь — работали над проблемами, разрешением которых явился «Космополис». За твое здоровье, мой бывший враг, а ныне брат, — австрияк, вселенский гражданин, небесный странник!
Доктор Крафт встал во весь свой гигантский рост и чокнулся, словно из пистолета выстрелил.
Сотрапезники начали подниматься из-за стола и выходить. Аванти успел назвать Эрколэ только двух последних:
— Брат Куно фон Хюльзен и брат Юху Томакура, дезертиры императорских флотов — немецкого и японского. Капитан фон Хюльзен побил рекорд в потоплении подводных судов, но в конце концов сам был потоплен капитаном Томакурой. Эти двое нашли друг друга под водой. Японец спас немца; еще полминуты, и тот бы задохся. Затем они разговорились о своих «подвигах» и, придя к заключению, что годятся для лучшего, нежели изображать акул в так называемом «свободном» океане, дезертировали ко мне. Оба стремились в другой, более просторный океан, где перископу доступны более широкие горизонты.