Пока мы путешествовали, дождь все шел, дороги совсем развезло. Но на шоссе это совсем не чувствовалось. А когда свернули с главной дороги к своему Агиос Стефанос, да кончился асфальт и пошла щебенка с песком и глиной, это стало очень даже ощутимо. Машина то и дело пробуксовывала на рытвинах, непрочное покрытие ползло под колесом, приходилось крепко-крепко вцепляться в руль, потому что он вдруг норовил вырваться и вильнуть куда не положено.
У меня мелькнуло смутное опасение: если дождь будет продолжаться всю ночь, то мы, может статься, наутро, когда нам предстоит ехать в аэропорт и именно по этой дороге резко подниматься вверх, рискуем совсем забуксовать на ней, застрять, а то и, потеряв скорость и заглохнув, вовсе скатиться вниз. И вообще, подумала я, какое же все‑таки это легкомыслие — с утра пораньше ехать на самолет и не продумать никакого запасного варианта на тот случай, если, ну, например, колесо спустит, или мы здесь завязнем в этой непролазной глине, или заглохнет мотор. Или тихоход-англичанин какой‑нибудь будет ехать свои 10 км в час впереди нас и не будет никакой возможности его обогнать? Что мы будем делать, если задержка в пути угрожает нам опозданием на самолет? А меж тем — поздно было продумывать и «запасной вариант». Была глубокая ночь.
Наутро ни свет ни заря мы погрузились в машину, и у меня опять засвербила мысль о разнообразнейших вариантах поломок, которые могут прервать наш легкий автомобильный бег. На всякий случай я даже не стала проверять колеса. Ну хорошо: вот, предположим, я увижу, что нечто не так, и что? В багажнике — ни гаечного ключа, ни отвертки, ни колеса. Запихнули чемоданы в багажник, утку из оливы — в кабину, и — в путь. Я только взывала мысленно к святителю Спиридону, чтобы он нам помог, и трогала ткань от его облачения, приколотую с изнанки к одежде на моем плече.
Так, первый крутой поворот проехали, теперь с газком круто вверх, гоп, опять крутой поворот, чуть снижаем скорость, снова вверх — опять газку, но не перегазовывать, а то колеса зароются в глину. Машина вильнула, но взобралась. Теперь надо осторожненько проехать над огромным камнем, который норовит пропороть дно: «Святителю отче Спиридоне…» И — рраз! — проскочили, теперь только спуск, а там — асфальт. И вдруг — встречная машина: не разъехаться, надо подать назад и прижаться к изгороди справа. Я остановилась, раздумывая. Из водительского окна выглянул молодой грек. Я отъехала и замерла, пропуская его. Встречная машина тронулась и осторожно, почти впритык, миновала нас — из водительского окна снова выглянул этот грек и что‑то такое сказал. Я думала, поблагодарил. Наверное, рабочий, который строил дом там, по соседству, куда мы ходили с ночным фонариком.
Но главное дело сделано. Выезжаем на главную дорогу. Впереди — Керкира и — ни англичанина впереди, никого… Едем, едем, прощальным взором оглядывая эту уже такую знакомую дорогу — Синеес, Нисаки, Барбати. Вдруг — какой‑то мужик посередине дороги машет нам руками: стоп! стоп!
— Что еще ему надо? — недовольно буркнула я, — Не буду я останавливаться, может быть, он — бандит.
— Разве ты видела здесь бандитов? Остановись. К тому же, кажется, это тот самый грек, у которого мы арендовали машину, — сказал мой муж.
Я затормозила. Грек подбежал к нам, сильно волнуясь.
— У вас спустило колесо. Вас сегодня утром видел мой брат — вы мимо него проезжали. Он мне позвонил. Так вы не доедете до аэропорта.
Я вышла из машины — действительно, левое переднее колесо сильно сдуто. Еще немного — и машину бы бросило в сторону.
— Что же нам делать? — испугалась я.
— Я дам вам другую машину. Оставите ее прямо там же, в аэропорту.
Мы сели и поехали. Надо же, тот самый единственный грек, встретившийся нам на узкой дороге, оказался братом того, кто давал нам машину в аренду. Удивительно, что он смог заметить это колесо, удивительно, что он и саму арендованную у его брата машину узнал. И не поленился предупредить. А этот вышел на дорогу и преградил нам собою путь. Вот он, мой ночной придушенный ужас, это спущенное колесо! И как же тут все тонко и осторожно устроил святитель Спиридон, как по минутам все рассчитал, пока я обращала к нему свои мысленные мольбы, чтобы не случилось с нами ничего не только ужасного, но и просто искусительного, дурного.