По утрам Даммлер писал, днем ездил верхом или охотился, потому что был слишком непоседлив, чтобы проводить за столом целый день, а вечером снова работал. Однако через два плодотворных дня работа застопорилась. Шилла, расставшись с факиром, наотрез отказалась вернуться к принцу или Моголу. Даммлер принудил-таки ее вернуться сначала к первому, а потом ко второму, но вытянуть из нее хоть одно путное слово не смог, как ни бился. Представить же героиню, с кислым видом играющую на сцене «Друри-Лейн» на протяжении двух актов, было невозможно; публика такого не потерпела бы. Даммлеру не хватало рядом мисс Маллоу. Он давно уже понял, что в его Шилле много черт от Пруденс. Что бы Пруденс делала в такой ситуации? Она отставила своего лицемерного доктора точно так же, как Шилла факира. Он и сам не мог сказать, послужила ли история с Ашингто-ном поводом для этой коллизии. Скорее всего, да, и в данном случае он думал о докторе даже с благодарностью.
Сидя за письменным столом в стиле Людовика XV] в необъятном кабинете лорда Малверна, предоставленного хозяином в его полное распоряжение, Даммлер ловил себя на том, что думает о мисс Маллоу гораздо больше, чем о пьесе. Да, они на глазах сближались; он, в самом деле, придал Шилле многие черты Пруденс. Такой же острый язычок, та же непорочность в слишком порочной для них среде, хотя Пруденс в этом ни за что не призналась бы. Их многочисленные разговоры всплывали в его голове. Перестань обманывать себя, говорил себе Даммлер; Шилла не кто иная, как Пруденс. Дай ей ее голову и посмотри, что из этого выйдет. Героиня мисс Маллоу — кем бы она ни была — не сидела бы сложа руки, она не отвергла бы поклонника, не имея в виду кого-то другого, лучшего. Нужен новый персонаж, достойный Шиллы-Пруденс. Но почему в сознании у него при этом всплыл он сам в образе своего литературного двойника Марвелмена? Почему именно себя он хотел вывести во втором акте в качестве героя — спасителя Шиллы? Интересно, одобрила бы этот поворот Пруденс?
Даммлер посмотрел в большое зеркало в золоченой раме на стене кабинета, и первое, что бросилось ему в глаза, — это его собственная черная прядь волос, спускающаяся на лоб. И тут же вспомнил героя Пруденс «с прекрасными зубами и волнистыми черными локонами», которого к десятой главе она собиралась сменить не на «столь блистательного, но более достойного». Модный черный камзол от Вестона прекрасно сидел на нем. Идеально завязанный галстук был непорочной белизны. Даже в уединении кабинета он был тщательно побрит.
— А ты, однако, осел! — бросил Даммлер своему отражению в зеркале.
Шилла отошла куда-то в сторону, и сейчас все его мысли сосредоточились на себе и Пруденс. И мысли эти были неутешительными. Ведь в нем нет ни одной черты, делающей его достойным в ее глазах! Женщины и непристойные разговоры, одобрительные суждения о намерениях Севильи, идиотские нападки на Ашингтона — ревнивые, бестактные. Как это до него не дошло, когда ему хотелось задушить Ашингтона, что он любит Пруденс? В последний раз, когда они виделись, это ему впервые пришло в голову. Так безобразно вести себя! Скулить, как жалкий пес, и вымаливать сочувствие, рассказывая о жалких попытках измениться — и еще приплести сиротство! Каким же глупцом надо быть! Это же придумать надо — такими недостойными уловками пытаться снискать ее симпатию. Только ее не проведешь. «Прошлый вечер я тоже провела дома, но не хвастаюсь этим».
Итак, осел он последний, влюбленный в недотрогу да еще завидного ума, как последний дурак делал все, чтобы отвратить ее от себя. Теперь придется сделать настоящее сальто-мортале, чтобы завоевать ее. Даммлер размышлял целый день и в итоге ввел в пьесу Марвелмена, подумав, что надо только не забыть сказать Уиллсу, чтобы не вздумал надевать тому, кто будет исполнять его роль, черную повязку на глаз. Он с головой ушел в работу, кое-что стало получаться, но часто его отвлекали беспокойные мысли, ничего общего с пьесой не имевшие. Он оттягивал отъезд в Лондон, надеясь закончить пьесу и высвободить время для сердечных дел.