Три дня молчания — достаточный срок, это должно было обеспокоить хотя бы Гарри Симпсона, с которым они общались каждый день по телефону и электронной почте. Но ничего, никаких свидетельств того, что кто-то беспокоился о жителях маленького дома, затерянного в лощине среди древних Альпийских гор.
Значит, это не просто обрыв проводов.
Эдвард не видел огней магистрали, их и теперь нет, вот уже три дня… Случилось нечто ужасное.
Сейчас он не будет думать об этом. Надо просто поддерживать в доме тепло. Поддерживать тепло…
Эд снова взялся за топор. Пожалуй, на весь день одного ствола не хватит. Придётся ещё раз преодолеть путь от дома до леса и обратно. Плотно стиснув зубы от боли в застывших на морозе пальцах, Эдвард поднял глаза к сумрачному зимнему небу.
— Я не отступлю до самого конца! Я не отступлю, — закричал он, словно кто-то мог его услышать. Это был крик отчаяния. Ещё день или два, а потом? Скорее всего, они погибнут, но и об этом он думать не будет.
Сейчас в его сознании билась одна мысль: «Ева… там, в холодном доме перед остывающим камином его ждёт Ева!» Мысль тянулась болью в напряженных мышцах, пульсировала в обмороженных пальцах, бухала глухими ударами сердца — она владела всем его существом.
Эдвард готов был заплакать от бессилия. Даже если он отправится пешком в Ледяной Кристалл, на это уйдёт не меньше четырёх дней. Четыре бесконечно долгих дня. Он должен хотя бы запасти дров. И тогда… может быть, Ева справится одна. Эдвард пытался зацепиться хотя бы за видимость надежды. Нет…
Нет! Ева не сможет, она слишком неприспособленна к жизни. Всё это время он оберегал её, и теперь должен!
А лес…среди ледяного спокойствия природы Эдвард вдруг осознал, как равнодушен к нему этот лес. Он не был ему другом. Суровый могучий великан, способный одним щелчком погубить наивного человечка, возомнившего себя хозяином мира.
Лес просто стоял и ждал…Стена посеребренных инеем, выбеленных снегом стволов уходила вверх, а там, в тяжелых заснеженных вершинах, позванивал обледеневшими ветвями резкий северный ветер. Нет, лес не молчал. Стоило затаить дыхание, отвлечься от гулких торопливых ударов собственного сердца, и ясно можно было расслышать эту Зимнюю песню.
Грин тяжело поднимался по склону в седьмой раз. Или в восьмой… Эд сбился со счёта. Приволочь к дому больше одного ствола у него уже не хватало сил.
Дорога к коттеджу шла круто вверх и где-то там, в окне, слабо мерцал огонёк. У них оставалась всего одна свеча, Ева зажигала её, когда он выходил из дома, хотя за пеленой снега Эдвард мог и не увидеть. Но он точно знал, что свеча горит.
Эд сбросил с плеча ремень, ноги подкашивались, он дрожал всем телом, как загнанный конь. От обильной испарины рубашка прилипла к телу. Надо отдохнуть…
Он сел на обледенелый ствол и обхватил голову руками. Кровь тяжело билась в висках. Нельзя показывать Еве, что всё так плохо. Если бы он знал о ребёнке, если бы он только знал! Хоть бы раз удосужился отнестись к ней внимательней, спросить, почему она так изменилась. Он должен был понять, что с ней происходит.
Эдвард сполз на снег, привалился спиной к дереву. Надо отдохнуть… Он не мог заставить себя подняться, чтобы идти дальше. Немного отдыха…
Холод забирался под одежду, обжигал щёки, по которым текли слёзы бессилия. Неужели всё кончено? И это совершилось так внезапно, так просто.
А сознание не хотело мириться с происходящим. Оно ускользало в спасительную даль сна.
«Умереть…уснуть… и видеть сны, быть может», — вспомнилось Эдварду так некстати. Он не плакал больше. Тупое безразличие охватывало его душу, в то время как холод делал бесчувственным тело.
Ева…, о Ева… Милая, добрая, всегда покорная его воле. Она даже не представляет, что происходит. Он погубил её, но не признается в этом, не попросит прощения. Он никогда уже ничего не скажет ей…потому, что останется здесь, на дороге, в этом мягком снегу… Невозможно подняться наверх, увидеть её доверчивые глаза и сказать ей правду. Сказать теперь… правду… О Господи! А разве он знает правду? Сон наваливался на грудь тяжелым зимним небом.
Эд закрыл глаза, чтобы не видеть над собой белёсого марева рваных ночных туч, среди которых кое-где проглянули мелкие, едва различимые звёзды.
Поднялся ветер, и мороз усилился, но Эдвард уже почти не чувствовал холода.
Ева…о, Ева! Как он любил её долгими зимними ночами в их уютном, надёжно скрытом в горах доме. Это было давно… нет, ещё вчера…и за окном медленно падал снег, а в камине горел огонь…огонь…огонь… Эдвард вдруг почувствовал тепло во всём теле. Приятная истома постепенно овладела им. Не бодрствование и не сон. Обрывки воспоминаний проносились в сознании подобно лёгким облакам, видения далёкого прошлого и картины последних дней.