— Сегодня обижаться не будете: жарко протоплена банька.
Он все поддавал да поддавал пару, и на самой верхней ступеньке полка стало по-настоящему жарко. Старик только кряхтел да охал.
— Ты мне спину потри, — попросил он, протягивая Тентенникову жесткую круглую щетку.
— Да что ты? — удивился Тентенников. — Такой щеткой лошадей скрести можно, а человеческая кожа не вытерпит…
— Терплю, терплю, — скороговоркой проговорил старик, — у меня кожа дубленая — жестче подошвы.
Он уперся руками в скамейку и терпеливо ждал, пока Тентенников мылил щетку.
— Не больно? — спросил Тентенников, проведя щеткой по костлявой стариковской спине.
— Я человек неломливый, спеси у меня нет, — важно ответил старик, и Тентенников, изловчившись так, что, казалось бы, еще немного, и до самых мышц была бы снята кожа с этой упрямой спины, провел щеткой по лопаткам.
— Сын мне говорил, будто ты очень силен, — язвил старик, — а ты против наших маросейских да сандуновских банщиков никуда не годишься: руки слабы.
Тентенникова злило всякое сомнение в его силе, и, швырнув щетку, он сердито сказал:
— Тогда сам себе спину три, я тебе не помощник.
Старик тоже обиделся и замолчал, хоть и трудно ему было пять минут провести молча. Они оба мылись шумно, разбрызгивая мыльную пену по ступенькам, и только кряхтели, когда особенно душно становилось на полке.
В бане послышались голоса, захлопали двери, задребезжали задвижки и стекла, и старик, сощурившись и вобрав голову в узкие плечи, скосил глаза на Тентенникова.
— Шумят, — неопределенно протянул он.
— Точно, шумят, — отозвался волжский богатырь, растирая мочалкой могучие плечи. — Да и как не шуметь: русский человек молча мыться не любит.
Старик сидел не шелохнувшись; какая-то странность в банном обиходе смущала его…
— Посмотрел бы ты, что ли? — прислушиваясь к доносившимся звукам, попросил он Тентенникова, боязливо отодвигаясь к самому краю полка.
— Сами придут, — сказал Тентенников.
Но старый Быков уже не ехидствовал: вечно полный ожидания чего-то необычайного, таинственного, великий выдумщик, он и теперь ждал каких-то необыкновенных происшествий.
— Кто его знает, — неопределенно протянул он.
Дверь со скрипом отворилась, струя холодного воздуха порвалась в парилку, чей-то густой, хрипловатый голос медленно произнес:
— Ни с места! Стрелять будем!
Старик растерялся и взглянул на Тентенникова, словно у него искал защиты и помощи. Но Тентенников только что намылил голову, с лица его, как бахрома, свисала мыльная пена, и он вовсе не был расположен сейчас к беседе.
— Кто еще тут дурака валяет? — сказал он сердито, шагая к выходу с зажмуренными глазами.
— Ни с места, — спокойно повторил тот же хриплый голос.
Тентенников, все еще не протирая глаз, шел на этот голос.
— Впрочем, как хочешь, — снова заговорил незнакомец и вышел из парилки.
Тентенников сполоснул лицо и, открыв глаза, оглянулся. Никого, кроме него и старика, в парилке не было. Глаза щипало, и Тентенников, вздыхая, щурился.
— Ну? — спросил он, подходя к старику.
— Ничего не понимаю… Приходили, пугали, а зачем пугали — не говорят…
— Да кто хоть такие?
— А мне ни к чему. Не приметил…
— Вот уж, воистину, сонная тетеря…
Старик обиженно молчал и только грудь растирал волосатыми кулаками.
— Фигура, — сердито промолвил Тентенников, подходя к старику. — Да и как это, право, глядя на тебя, поверить, что Петька Быков твой сын единокровный.
Старик покачал головой.
— Тяжелый вы человек, Кузьма Васильевич, — сказал он, переходя на вы. — С вами в бане мыться — и то намучаешься…
Переходы от гнева к веселью были мгновенны у Тентенникова, и он сразу же заулыбался:
— А ты тоже хорош: куксишься. И чем я тебя, право, обидел?
— Ну и давай помиримся, — промолвил успокоившийся старик. — Ты мне лучше скажи, кто такой сейчас приходил в парилку?
Они прошли в предбанник. И там тоже никого не было: банщик оставил записку, что ушел в кочегарку.
— Вот незадача, — прокряхтел старик. — Так нам с тобой теперь и не дознаться, кто стрелять угрожал.
Одевались они молча, старик сплевывал на пол, сопел и не глядел в окно.
— Ты почему унываешь? — спросил летчик.
— Без квасу плохо.
— Я тебе спирту достану.
— Правда?
— Будьте уверены.
— Я и купить могу. Вы не беспокойтесь, Кузьма Васильевич! Денег у меня… — Он засунул руку в карман пиджака, да так и застыл, словно окаменев.
— Опять загрустил? — спросил Тентенников.