Он оглянулся. Отец шел по обочине дороги, то и дело останавливаясь и приседая на придорожные пеньки. Тогда приходилось останавливаться и Быкову, — боялся он слишком далеко уйти вперед и потерять старика из виду.
— Кто таков? — спросил передний конник, останавливая коня и строго оглядывая Быкова.
— Прохожий человек, иду из Эмска, к леснику наниматься.
— Кем же быть хочешь?
— Мы ко всякой работе привычные.
— А ну, перекрестись!
Быков перекрестился.
— Не по-нашему крестишься, щепотью! — строго сказал конник.
— Всю жизнь так пальцы складывал, — огрызнулся Быков.
— Щепотью крестишься, как Иуда, ан он щепотью соль брал. Понятно?
— Понятно, — отозвался Быков.
— Нечего его в староверы обращать, — крикнул подскакавший только что всадник. — Он по-другому учен и вовсе не из мужиков, а сам знаменитый красный летчик Быков.
Быков поднял глаза, и сразу захолонуло сердце: да это же Грымжа! Теперь все кончено, только скорей бы разделались с ним, до прихода папаши. Может, догадается отец еще поотстать, ему-то старику, ничего тогда и не сделают…
— Стало быть, зря перекрестился? — насмешливо спросил конник.
Быков молчал.
— И чего с ним разговаривать понапрасну? — крикнул конник, замахиваясь шашкой.
— Ты не торопись раньше батьки в петлю! — угрюмо сказал Грымжа. — А насчет того, кто как крестится, я сам говорил вам, что бога нет. А когда молод был, одну девчину спросил, верит ли она, в конце концов, в бога. А она сердитая была у меня и отвечает: «Я никому не верю».
— Их дело, известно, — согласился конник.
— Ты шашку убери, — деланно строго сказал Грымжа. — И без того вы у меня за вчерашний день крови напились.
— Ну уж пусть будет по-твоему! — ответил конник со вздохом, вкладывая шашку обратно в ножны, но не спуская глаз с летчика.
Грымжа стал распоряжаться, не торопясь и ехидно посмеиваясь.
— Вы его обыщите! Лишнее берите себе, а ему только папиросы да спички оставьте, — сказал Грымжа.
Конники обыскали Быкова, отняли браунинг и деньги. В это-то время и подошел отец. Быков мигнул старику: проходи, дескать, папаша, я сам выберусь как-нибудь. Но старик только головой мотнул в знак отрицания и остановился посреди дороги.
— Кто такой? — спросил Грымжа.
— Отец евонный, — важно ответил старик, приосанясь и насмешливо оглядывая всадников.
— Очень приятно, — сказал Грымжа. — Садись на чем стоишь, гостем будешь!
Старик только головой покачал, но садиться не стал. Конник, который препирался с Грымжей, толкнул отца ногой, да так сильно, что тот упал.
— Ну, не балуй! — сердито крикнул старик.
Конник сгоряча ударил его по лицу. У старика из носа потекла кровь, вспухла губа, и Быков бросился на выручку к отцу, но четыре дюжих молодца уже держали за плечи и руки летчика.
— Может, тут их и решить? — спросил тот же рыжебородый конник, который давеча заставил Быкова перекреститься.
Конник на буланом коне подскакал к Грымже, протянул красный конвертик, и Грымжа стегнул своего неспокойного жеребца.
— А с ними что делать? — снова спросил рыжебородый, показывая на Быкова и его отца.
— Гони их отсюда, чтобы и духу ихнего не было поблизости! Да только не балуй! — крикнул Грымжа, но рыжебородый не сводил глаз с Быкова, словно решал, какое слово позлее сказать ему напоследок.
Вдруг он приказал:
— Бегите отсюда, да побыстрей!
Старик погрозил ему кулаком. Тогда рыжебородый выстрелил в него и, взмахнув хлыстом, сразу же скрылся за поворотом дороги.
Старик лежал на спине, широко раскинув руки, и грязноседоватая борода его была в крови. «Неужели убит?»
Пока шел нелепый разговор с Грымжей, Быков больше злился на отца, чем на атамана бандитской шайки; ведь сказано же было старику, что надо ему идти самому по себе, — тогда, конечно, никто к нему и не придрался бы! Но старик заупрямился, не послушался сына. «Ну и достанется же тебе от меня», — со злостью думал Быков про отца во время разговора с Грымжей. Но теперь с невыразимой тоской смотрел Быков на распростертое на дороге тело.
— Отец! — крикнул он, все еще не веря самому себе, и притронулся к стариковской руке.
Отец не отозвался; да и мог ли Быков, столько раз видевший смерть лицом к лицу, не узнать её сейчас, возле пыльной дороги, где вывороченные пни с обрубленными корнями приминали вороний мак и свиной терн, густо пробивавшиеся из земли, где гильзы расстрелянных патронов валялись среди травы и, словно память недавно прошумевшего боя, еще дымились вытоптанные сотнями ног круглые полянки?