— Не пропадем вместе! — усмехнулся Полевой. — Кони у меня застоялись, зажирели — страсть. Им бы теперь на волю. Я сам здешних мест уроженец и каждую балку знаю. Там, где у другого и мышь не проскользнет, у меня хоть целая кавалерийская дивизия промчится.
— А народ у вас опытный? — спросил Быков.
— Хороший народ, — ответил Полевой. — А в бою каждого проверим. До боев иной человек самым немудрящим кажется, а как только выстрелы грянут — он герой. О вас не говорю, конечно: вас обоих давно уже в армии знают.
— Слышишь, Лена? — спросил Быков, подсаживаясь ближе к жене. — Значит, снова собираемся мы в дорогу.
— Ты береги себя, — строго сказала она, удерживая руку Быкова. — Когда ты поедешь?
— Сейчас и поедем.
— Так мы с тобой и не поговорили ни о чем…
Не глядя под ноги, шел Быков по двору.
Кто-то потянул его за рукав. Быков оглянулся и увидел Ваню.
— Петя, — сказал мальчик, не выпуская рукава Быкова. — Ты его похоронил?
— Похоронил.
— И на хорошем месте?
— На перепутье пяти дорог.
— Он обо мне перед смертью не вспоминал? Ничего не наказывал передать?
— Милый ты мой, да разве при такой смерти время на беседы остается! А так, конечно, если бы мог говорить, тебя не забыл бы!
— Мне без него пусто.
— И мне не легко.
— Ты возьмешь меня с собой? Я теперь из винтовки хорошо стреляю и гранату умею бросать.
— Это тебе и здесь пригодится.
— Здесь же нет белых!
— На войне заранее ничего не известно: сегодня здесь тыл, а завтра такое может начаться, что ты сразу прославишься.
— Мне до завтрего не дождаться, я лучше на фронт сбегу. Буду белым за деда мстить…
— Ты уже бегал в Буковину, и ничего хорошего не получилось.
Ваня насупился, шмыгнул носом и обиженно пробурчал в ответ:
— Меня в части любили.
— Еще недоставало, приятель, о тебе беспокоиться! — сердито сказал Быков. — Хватит с меня пережитого за последние дни.
— А что же мне делать?
— Скуки боишься?
— Конечно, боюсь. Без дела мне теперь не житье.
— Ты о Лене заботься! Как она тут без меня жила? В слезах небось?
— Конечно, плакала, да и как ей не плакать? — рассудительно сказал Ваня. — То о Глебе, то о тебе говорила все время.
— Вот ты её и утешай. Это твое дело.
Ваня сокрушенно махнул рукой, но спорить с Быковым не решился и широкой, размашистой походкой, поминутно оглядываясь, пошел к дому.
Быков скучал, если приходилось подолгу не встречаться с Ваней, но излишнюю нежность считал баловством и строго пробирал приемного сына, если казалось ему, что тот в чем-нибудь провинился.
Полевой ждал на повороте дороги.
— Распрощался? — спросил он. — А нам тем временем автомобиль прислали.
Быков кивнул головой и уселся рядом с партизаном. Впереди с шофером, как всегда, сел Тентенников.
Николай уже уехал в штаб армии, а летчики и Полевой должны были направиться прямо на сборный пункт отряда: там был устроен новый аэродром.
Полевой только свирепо откашливался да вздыхал, когда машину подбрасывало на пригорках и ухабах. Быкову тоже не хотелось говорить, и в который уже раз вспоминал он стихи старого летчика:
Было очень поздно, когда приехали они на новое место. Отсюда нужно было идти пешком: и партизанский штаб и аэродром были в лесу.
Через полчаса узкий проселок, круживший по дубовым рощам, привел к дымной поляне.
Шофер остановил машину. Стало светлее. Запрятавшаяся в круглом облаке луна освещала его изнутри. Деревья шумели на ветру, пряно пахли травы.
Полевой вышел из машины, о чем-то вполголоса посовещался с встретившими его людьми.
— Теперь машину оставим, дальше пешком пойдем, — сказал он.
В лесу он словно преобразился и так быстро семенил коротенькими, толстыми ногами по тропе, что даже длинноногий Тентенников еле поспевал за ним.
Так шли они больше часа, не перемолвившись словом. Наконец с пригорка увидел Быков переползавшие по склону крохотные огоньки. Потянуло дымком, послышались хриплые, простуженные голоса, и сразу, словно по команде, выросли перед ним десятки костров на широкой поляне.
Теперь к тем двум спутникам, которые шли впереди, прибавилось еще человек пять. Полевой в темноте узнавал их по голосу.
— Кони накормлены? — спросил он.