— Вот теперь начинаю понимать! — отрывисто сказал Полевой. — Ну, ну, дальше давай!
— И вот мы так и условимся, что, в то время как вы будете к аэродрому подходить, мы на нем высадимся. Врасплох их застанем, и машины свои, которые к белякам перелетели, сразу вернем, и ихних самолетов немало захватим. Не успеют белые летчики убежать. Уж тогда мы и рассчитаемся с ними!
— Здорово придумано! — восторженно крикнул Быков. — Да мы и о Глебе разузнаем от пленных.
— Я — ас, победитель смерти, — не без самодовольства ответил Тентенников. — Еще когда я летал на самолете «блерио» с мотором «анзани», я и тогда слыл человеком смекалистым, а ведь потом и получше самолеты видел — работал с таким конструктором, как Григорович, а тот тугодумов терпеть не мог…
Полевой до того развеселился, что сам стал печь на угольках картошку для Тентенникова.
— Тебе нельзя такими пустяками заниматься, — с улыбкой говорил он. — Ты самый башковитый человек на свете.
— Еще бы! — гордо ответил летчик. — И горазд же я был на выдумку в молодые годы!
Он съел десяток картофелин, похвалил повара за гречневую кашу-размазню и развалился на сене.
— И ты, Петр, ложись, — сказал он Быкову. — Нам сегодня отоспаться надо, завтра день будет не из легких.
Тентенников сразу захрапел, заснул вскорости и Полевой, только Быков без сна коротал долгую осеннюю ночь.
«Молодец, молодец! — думал он, вспоминая о хитроумном замысле Тентенникова. — Глеб когда-то рассказывал о хитрости древнего царька, — имя его позабыл Быков, — который сумел ввести во вражеский город часть своего войска в деревянном коне. Так вот и мы на ихнем самолете во вражеский город вкатимся. И сразу: пожалуйте чай пить! Тентенников говорил всегда: «Я не почайпил, ты не почайпил» и ужасно этим словом смешил Лену. А она, бедная, тоже не спит, должно быть… В такие ночи луна светит скупо, словно считанными ковшами льет по небу свет. Оглянешься — и нет ничего вокруг, только кой-где ветки, как гнилушки, светятся, перевитые слабым, тающим светом. Так она всегда говорит. У неё и слова совсем не такие, как у нас с Кузьмой».
Он задремал на рассвете, и пригрезилось ему, будто звал его Глеб куда-то и манил окровавленной рукой.
— Иду, — громко сказал он, и чутко спавший Полевой сразу проснулся.
— Кто там крикнул спросонья?
— Это я…
— Ты? — удивился Полевой, окончательно просыпаясь. — С чего бы?
— Сам не пойму.
Полевой недоуменно покачал головой и сразу стал натягивать сапоги.
— Светает уже. Нельзя больше спать… Пойду проверю, дан ли овес лошадям. Сегодня день будет трудный — надо их ублажить из последнего.
Он вернулся вскоре и стал будить Тентенникова.
— Уже летим? — спросил летчик, не открывая глаз.
— Скоро вылетаем. Вставай!
— Угу, — отозвался Тентенников, перевернулся на другой бок и снова захрапел.
— Теперь с ним сладу не будет, — сказал Быков. — Ну и горазд же спать!
— А мы его за ноги из шалаша вытащим, — отозвался Полевой.
Стали тащить Тентенникова за ноги, но он только улыбался, словно сон хороший видел.
— Ату! — закричал Полевой, наклонясь к самому уху Тентенникова.
Тот сразу вскочил как встрепанный и, ухватив партизана за рукав, сказал сердито:
— Ты что словно сваха с метлой по двору скачешь!..
Протирая кулаками глаза, позевывая и потягиваясь, но все больше и больше гневаясь на Полевого, Тентенников крикнул:
— Да знаешь ли ты, что человеку без сна и жить на свете не стоит?
— Так вот всегда, — сказал Быков. — Очень сердит спросонья. И если не поест долго, тоже гневается. Коли будешь его неделю подряд с постели стаскивать, так и знай — врагом твоим станет.
— Точно, — признался Тентенников. — Ну спит человек, ну чем он тебе мешает? Дай ему, в конце концов, поспать! Тебе самому разве легче, если приятель без сна мыкается?
— Черт с тобой, спи! — рассердился Полевой. — Я тебе тоже не нянька.
— И давно бы так, — ответил Тентенников, снова забираясь в шалаш и укладываясь поудобнее.
— Горазд спать твой приятель, — промолвил Полевой, прислушиваясь к могучему храпу Тентенникова.
— У него это называется «оторвать». Если поспит как следует, обязательно встанет, почесываясь, и сразу же промолвит: «Хорошо оторвал часов под пятнадцать».
— Так, стало быть, и не проснется сегодня? — удивился Полевой.
Вдруг из шалашика послышался глубокий вздох, кашель, и Тентенников сиплым голосом торжественно провозгласил: