Лена стала расспрашивать, где они успели побывать за день, кого видели, с кем разговаривали, и Быков рассказал о многом, но о главном, о встрече со Сталиным, он ничего не сказал жене: трудно было говорить об этом сразу, хотелось выносить в себе, чтобы еще глубже почувствовать радость встречи с человеком, чье имя уже с давних дней стало таким близким и дорогим.
Он с волнением думал о своем новом назначении и несколько раз повторял про себя: «комиссар Быков». Он стал большевистским комиссаром в летной части, в той самой авиации, которой посвятил жизнь, и как ни трудно будет ему на первых порах, он оправдает доверие партии, он сделает все, что в его силах, для дела победы…
Как тяжело жил он смолоду, сколько нужды перенес, сколько узнал лишений… До революции он никогда не мог жить так, как хотел; профессия летчика, которая в дни молодых мечтаний казалась ему освобождением от мелкой зависимости и хозяйского гнёта, обернулась другой стороной: ему так и не дали полностью развернуть свои летные способности.
С радостью вспомнил Быков день, когда забастовал вместе с рабочими на авиационном заводе в Петербурге. С того времени выделили его питерские рабочие из летной среды, полюбили по-настоящему, считали своим. Да собственно говоря, чем отличался он от хорошего, квалифицированного рабочего? Разве тем только, что так часто рисковал жизнью…
Чем больше он думал, тем ясней чувствовал, как закономерен был его жизненный путь, как правильно было новое назначение… Да, он жизни не пощадит, чтобы его отряд добился успеха, участвуя в выполнении плана победы под Царицыном…
За последние месяцы часто доводилось Быкову встречаться с людьми, лично знавшими Ленина и Сталина. С какой жадностью слушали рассказы этих счастливцев бойцы и командиры! В личном общении с великими вождями социалистической революции простые, рядовые люди находили ответы на волновавшие их вопросы, эти встречи давали возможность с особенной силой ощущать кровную связь широких народных масс с молодым Советским правительством.
Сегодняшнюю встречу со Сталиным на всю жизнь запомнил Быков. Он понимал, конечно, что без совета с Григорьевым не решится беспокоить Сталина своими просьбами, что собственными силами будет стараться выполнить порученное ему дело. Но одна мысль о том, что Сталин пригласил его заходить в штаб, если будет нужна помощь в работе, окрыляла и воодушевляла летчика. Быков понимал отныне, что в общем героическом усилии народа будет всегда учитываться и то, что свершат в боях летчики его отряда…
Через 20 лет
Два человека сели в автомобиль у Ярославского вокзала. Оба широкоплечие, седоусые, с медленной повадкой бывалых людей, и под старость уверенных в своей силе, они попросили шофера включить радио. Автомобиль свернул в переулок, выехал в широкий обсаженный низкими кустами проезд и помчался дальше по вечерним чуть тронутым желтым тлением ранней осени бульварам Москвы.
Радио сообщало о близком окончании большого арктического перелета. Отряд летчика Толубеева возвращался в Москву после полугодового отсутствия. «За это время было сделано около тридцати тысяч километров», — передавал радист флагманского самолета Иван Быков. Его басовитый голос ненадолго ослабел, словно приглушенный далекой волной, но через мгновение ехавшие в автомобиле снова услыхали повествование о пути воздушного отряда, пролетавшего над горами Урала.
На площади Свердлова, у большого перекрестка, произошла задержка движения, и автомобиль долго стоял в длинной очереди легковых машин, растянувшейся на десятки метров вдоль тротуаров. Таким же длинным хвостом тянулись когда-то по площади извозчичьи пролетки в зеленоватые осенние вечера, озаренные косым светом скупых фонарей, и сидевшие в машине невольно разговорились о давнем дне 1910 года. Тогда они уезжали из Москвы в трудную гастрольную поездку по провинции, — в захолустных губернских и уездных городах все газеты извещали о показательных полетах первых русских летчиков.
— Сколько же лет прошло с той поры? — тихо спросил тот, который выглядел постарше, лысый великан в военной гимнастерке, туго перетянутой лакированным ремнем.
— Двадцать восемь, — ответил его спутник, сухой, подтянутый, в синем габардиновом плаще, в высоких охотничьих сапогах, еще забрызганных болотной грязью.
Они снова замолчали, как люди, давно уже привыкшие друг к другу и давно переговорившие обо всем, что могло интересовать обоих, а голос диктора, побеждая вечерние шумы города, опять сообщал о перелете.
Сквозь сетку лениво падавшего дождя открывался широкий простор. Низким казалось теперь здание бывшего Дворянского собрания возле новых огромных домов, и добротные колонны манежа выглядели старомодно среди разлета площади, на которую вбегал длинный голубоватый троллейбус.