Устав с дороги и разомлев от запаха леса, он ложился на устланном сосновыми иголками бугре вблизи дачи и просыпался как раз вовремя, чтобы идти на станцию встречать отца. Но сперва он прятал книжку в глубокое дупло старой вербы, пахнувшей бронзовками, которые роились на потрескавшейся коре или, соединясь в нежные парочки, летали вокруг, отливая на солнце темно-зеленой бронзой.
Длинная полоска бумаги, на которой Теофиль выписывал из библиотечного каталога номера книг, как-то связанных с его сомнениями, была уже вся исчеркана. Он добросовестно одолел с дюжину сочинений, после которых «Жизнь Иисуса» вспоминалась как свежее весеннее утро. Не раз его одолевало искушение: не просить нынче у барышни-библиотекарши один из намеченных номеров, а взять да порыться в заманчивом каталоге и, упиваясь еще нечитанным романом Купера, превратить брюховичский лес в американские дебри, или войти в трудный, мучительный мир Жеромского, или предоставить Прусу поводить себя по улицам Варшавы, такой загадочной, будто она и Львов никогда не находились вместе на карте, окрашенной в один цвет, или слушать с Серошевским, как бьется человеческое сердце в юртах чукчей, или, на худой конец, вернуться к старомодному Клеменсу Юноше. Но он пересиливал себя и опять брал какой-нибудь толстый том с чистыми, незахватанными страницами, вызывая безмолвное удивление веснушчатой барышни. Поддерживало его в этом чтении тревожное любопытство и странная злая радость, с какой он воспринимал все, что могло унизить веру.
В особой тетради Теофиль записывал свои замечания и перечитывал их, чтобы хорошенько запомнить. Там были обнаруженные в Евангелиях противоречия, дотошные сравнения языческих и христианских обрядов, исторические факты, не согласующиеся с церковными преданиями, неразрешенные вопросы. «Откуда известно о падении ангелов, если в Священном писании об этом не упоминается?» «Мы знаем только три года из жизни Христа. Вся его молодость, до тридцати лет, неизвестна». Подобные вопросы привели его к апокрифам, он был поражен, открыв для себя эту лубочную литературу, но, сделав из нее выписки, заключил их следующими словами: «Благодаря какому покровительству или случаю четыре Евангелия стали каноническими?» Снова и снова его обступали дебри ересей, разросшиеся в первые века христианства. Как объяснить, что люди, жившие в те времена и в тех местах, описывали каждое из евангельских событий по разному и были готовы претерпеть за свои убеждения смерть и пытки, — в чем догматика усматривает высшее доказательство истины. До XI века в Вифинии жили евиониты, утверждавшие, что среди них находятся потомки братьев Иисуса!
Купив дешевое издание Нового завета, Теофиль держал его под рукой и, читая критические сочинения, тщательно сверял цитаты. Первая глава Евангелия от Луки — это позднейшее мессианистское добавление о чудесном рождении от девы, неизвестном Матфею. Две родословных Иисуса — у Луки и у Матфея — различны до невероятного: уж не говоря о несовпадении имен, у одного их сорок два, у другого только двадцать шесть, то есть меньше на шестнадцать поколений; или на четыреста лет! Рассказы о взятии Иисуса под стражу и суде над ним сбивчивы и неправдоподобны. Если с самого начала не признать, что Евангелие — это откровение господа, то чего стоят книги, повествующие о событиях, происходивших без свидетелей? Крест, на котором казнили осужденных, был простым столбом (по-гречески «ставрос») и не имел ничего общего с символическим знаком, появляющимся за много веков до Христа в разных религиях. Бог Митра — Sol Invictus — рождается двадцать пятого декабря. Малютку Диониса каждый год убаюкивает в яслях пение дельфийских жрецов. Богиня Хатор с младенцем Гором бежит от преследований Сета в Египет на ослике; иллюстрация этого мифа в помпейских фресках, изображающая богиню с ореолом вокруг головы, поразила Теофиля. Когда родился Кришна, злой король Канса приказал убить всех младенцев в стране. Разве Ирод (даже если бы он не умер за четыре года до рождества Христова) мог решиться на такой шаг без согласия римского прокуратора?