Оставшись без руководителя, Теофиль гораздо меньше печалился о вселенной и снова, как в старину, с бездумным упоением предавался языческому поклонению земле. В старом мундирчике и затрапезных брюках он забирался в лес, в одному ему известные заросли молодых грабов, где пахло прошлогодними листьями, которые шуршали под ногами; или находил среди пушистых елочек пень давно срубленного старикана и сидел часами, пьянея от смолистого зноя, загипнотизированный суетой муравьев, или взбирался на высокую сосну и у самой ее верхушки усаживался на ветвях, как в кресле, колышимом порывами ветра.
К обеду Теофиль приходил голодный, с сосновым иголками в волосах, все более загорелый, от солнца, обжигавшего ему кожу, глаза его как будто становились еще лучистей. Выражался он очень странно:
— Надо помнить, что мы обитаем на небесном теле, которое вращается в мировом пространстве.
С этой фразой (своей или чужой?) он ежедневно садился за стол — сопляк, не признававший молитвы. «Разве может быть такой вид у мальчика, покинутого богом?» — думала мать, любуясь этой искрой огня живого и дивясь тому, что произвела ее на свет.
На ужин он обычно опаздывал. Ему не хотелось торопиться в таинственный сумеречный час, когда еще теплится последний свет угасшего дня, но все уже набухает мраком, холодным, терпким, влажным от росы. Тогда с лугов поднимается туман, а из печных труб — белесые струйки дыма, пахнущего сосной и можжевельником. Первые звезды тонут в душе юноши, как в горном озере.
XI
В гимназии словно завелись привидения — там слышались голоса, грохот опрокидываемых парт, поздно вечером в разных частях здания то загорались, то гасли огни. Это старый гимназический сторож Михал производил генеральную уборку, теряя ежедневно по два-три фунта жира, накопленного за каникулы. Еще больше доставалось двум его помощникам — как бесплотные тени, сновали они взад-вперед, подгоняемые вихрем его ругани. Отставной вахмистр, бравый служака, он шпынял их казарменными словечками будто кулаками, да и кулак порою пускал в ход.
Уборка совершалась в бурном темпе, то и дело что-нибудь падало, разбивалось: кафельная плитка из печной облицовки или цветочный горшок у алтаря (в классах целиком римско-католических стояли маленькие алтари, тогда как в классах смешанных — с украинцами и еврея — было только распятие). Порой звон разбитого стекла извещал о том, что опять упала одна из картин, — старший сторож отставлял ее в сторону, чтобы отдать починить, но потом об этом забывали, и с каждым годом сокровища античного искусства, которыми некогда, на заре своей карьеры, учитель Рудницкий украсил коридоры гимназии, все убывали. Кабинеты — физический, естественный, археологический — убирала супруга Михала, славившаяся своей легкой рукой. Чтобы славу эту не запятнать, пани Мотыка вела себя так, будто одно ее присутствие могло сдуть пыль, покрывшую серой шапкой голову Гомера, и уничтожить моль, уже доедавшую несколько экспонатов местной фауны.
После осенней уборки, несмотря на видимость бурного усердия, в гимназии оставалось ровно столько паутины и пыли, сколько нужно, чтобы «старая конура» предстала в знакомом, привычном виде. Учителя, входя в гимназию, нежным взглядом окидывали собрание старых, надежных вещей, — и точно так же, как их поразило бы новое расположение картин или иная окраска стен, они с досадой отвергли бы мысль о каких-либо изменениях в идеях и фактах, из которых состояла их наука.
Здание этой науки, воздвигнутое, как и гимназическое, в XIX веке, не подвергалось с той поры никаким переделкам — настолько солидной казалась она и достойной доверия. Она прочно стояла на земле, чье движение в пространстве подчинялось нерушимым законам механики и чья поверхность уже выдала почти все свои тайны путешественникам, кораблям и железным дорогам; подобно цементу, скрепляла эту науку материя, плотная и сжатая в своих неделимых атомах, расположенных в периодической таблице Менделеева, как ангелы, согласно строгой иерархии; в этой науке царили порядок и гармония, они свивали из туманностей солнечные системы и некогда толкнули первую клетку на путь жизни.
Здание гимназии по своей архитектуре было чем-то схоже с утвердившейся в его стенах наукой. Геометрически правильное расположение классов и коридоров, никаких темных закоулков, просторная, светлая, хорошо спланированная лестничная клетка, все искусно размещено в четырехугольном здании, которое кажется более высоким и монументальным, чем есть на самом деле; некий аристократизм чувствуется в том, что огражденные забором сад и гимнастическая площадка отделяют гимназию от соседних домов; глухие окна на двух углах, западном и восточном, откуда дуют самые злые сквозняки, — не правда ли, идеальная форма для духа, почивающего среди достигнутых побед?..