Нина Викторовна встала и вяло отстранила Погорелова.
— Андрей школу бросил…
— Не пропадет. Не всем институты кончать… Ты о себе подумай. Года как ветер… Бабий век короток. Не успеешь оглянуться, а он и кончился. Кому нужна-то будешь! — И так крепко сжал руку Нины Викторовны, что та невольно охнула.
— Пусти, Федор! Пусти!
Но Погорелов лишь на секунду разжал пальцы, пытаясь левой рукой обнять Нину Викторовну.
— Уходи, Федор! — выкрикнула Нина Викторовна, безуспешно стараясь вырваться из грубого объятия Погорелова. — Уходи!
— А ну, отваливай отсюда! — пригрозил вбежавший на кухню Андрей. В его руках рогатился ухват.
— Но-но! — отступая боком к двери и нащупывая правой рукой шапку на вешалке, будто предупреждая, проговорил Федор. — Не испугаешь! А у матери тоже одна жизнь! — И Погорелов вышел, на прощание презрительно глянув на Андрея.
Через несколько минут Нина Викторовна, сказав сыну, что сегодня на четыре часа задержится на дежурстве, тоже ушла. Андрей бросился на диван и закрыл лицо руками, а в ушах все продолжал рокотать голос Погорелова; «А у матери тоже одна жизнь».
Уже поздно вечером, уложив Светку спать и оставив в кухне непогашенным свет, чтобы, если проснется, не испугалась в темноте, Андрей надел поношенную куртку с пятнами машинного масла на рукавах и вышел на улицу, закрыв дом на замок. Он еще не знал, куда пойдет, но одному оставаться в доме не хотелось, появилось смутное желание с кем-то поговорить, посоветоваться, хотя и знал — такого человека после отца не существует. К тому же до сих пор не решил, куда пойти на работу.
Споткнувшись об оледенелую кочку, Андрей остановился и осмотрелся. Темная улица обезлюдела, за всю дорогу ему, кажется, не встретился ни один прохожий. Почти в каждом доме желтели подсвеченные электрическим светом окна, но свет от них не доставал до дороги, рассеивался в палисадниках, вязнул в зарослях акации и сирени.
Заглянуть к Сергею Можаруку? Дом его рядом. Сколько раз приходилось решать вместе школьные задачи. Сергей решал их с завидной легкостью, и, наверное, потому одноклассники, жившие в поселке, часто забегали к нему за помощью, а то и просто так, поболтать о пустяках, послушать новые записи на магнитофоне. Вечерами у него почти всегда шумно и весело.
Андрей уже повернул к дому Можарука, с крыльцом и четырьмя окнами на улицу, но около калитки остановился, почувствовав вдруг себя чужим там, среди своих одноклассников. Он завтра не будет сидеть с ними в классе, а после уроков не покатится наперегонки со школьной горки на собственном портфеле… Нет! Лучше в клуб! Где музыка и танцы, где много взрослых.
У входа в клуб Андрей снова встретился с Петькой. Тот стоял, опершись плечом о столб. Из длинной черной трубки, стиснутой зубами, перед Петькиным носом валил грязно-серый дым.
— Эх и кадило! — удивился Андрей. — Прямо труба паровозная!
— Я ее, понимаешь, — ткнул Петька в жерло «паровозной трубы», — у цыгана одного выменял и специальной смесью начинил, чтобы курилась по-настоящему. А папиросы что? Никакой видимости.
Как ни старался Петька свободно держать трубку в зубах, она у него прыгала и моталась, изрыгая дым и пепел. Он поправил зеленую кепку, подкрутил и без того лихой рыжий чуб и с неодобрением посмотрел на Андрея.
— Ну, и шмотье на тебе — уголек разгружать!
— А ты что, на свиданье собрался?
— Угадал, — усмехнулся Петька. — Ждал тут одну.
— Ну и как?
— Как видишь… А в клуб неохота — не люблю эти танцы.
— Гнал бы домой. От скуки.
— Думаю…
— Я бы на твоем месте не думал — развернулся и пошел.
— Думаю, как бы триста рублей сотворить. Ты займешь?
— Смеешься!
— И никто не займет, — обреченно проговорил Петька. — А жаль. Лет через пять, честное слово, отдал бы. — Он со злостью влепил в стенку клуба плевок и зашагал в темноту, а Андрей пошел в клуб.
Он пробрался в дальний угол зала, сел на свободный стул и без всякого интереса стал наблюдать за танцующими.
Некоторые кивали ему головой, приветствовали улыбкой. В клубе действительно было много знакомых. Среди танцующих он увидел и одноклассницу Любу Новоскольцеву, самую красивую среди девчонок класса. В нее были влюблены все без исключения и, может быть, чуть больше остальных Андрей Самарин. Ему нравились ее синие озорные глаза и тонкие каштановые волосы. Когда она украдкой бросала на него взгляд на уроке, он краснел и отворачивался, не замечая, как ее губы вздрагивали от счастливого беззвучного смеха, который она торопливо прятала в кулак. Андрей сидел на первой парте и, чтобы не оглядываться, открывал створку окна так, что Люба хорошо была видна в оконном стекле.