— Летчикам первого класса остаться, остальным по распорядку нелетного дня, — приказал командир полка.
В общежитие входили не спеша, снимали сапоги у порога, кое-кто еще надеялся — а вдруг позовут, остановят. Но никто не останавливал. За окном монотонно сыпал опостылевший дождь. Теоретической самоподготовкой, положенной по расписанию в таких случаях, заниматься не хотелось.
Можеров предложил:
— Забьем «козла»? — И рассыпал костяшки домино по столу. Долгое время на его призыв никто не отвечал, затем к столу подсел Климачов и еще двое.
— Рекомендую проигравшим лезть не под стол, а на крышу. Облака разгонять! — сказал Можеров.
— Этим благородным делом пусть займется твой дружок. Фонари на посадочной он лихо сбивает. Может, и облака разгонять научился…
— Ну и жизнь пошла! Не справа, так слева, но ущипнут.
Можеров решительно отодвинул костяшки домино на край стола, дав понять, что играть отказывается.
— Когда же наконец будем летать! Да так, чтобы пришел с полетов и свалился от усталости.
— Не спеши. А вдруг не окажется в твоей фамилии ни одного ударного слога — куда денешься? — с ехидцей спросил круглолицый, малого роста лейтенант.
— За меня не беспокойся, хоть один, да найдется, как у каждого небесфамильного. Дай-ка, Ваня, гитару! Плакать не умею, а чувствую — скоро захныкаю.
Климачов подал гитару и, положив ноги на стул, лег на кровать и прикрыл глаза.
Можеров обхватил пальцами гриф гитары, задиристо глянул на скучающих лейтенантов:
— Все мы мокрые вороны со значками пилотов — от непогоды прячемся. Давайте хоть здесь я костерок разожгу, пока время наше не подошло, а вы дровишек подбросьте. Глядишь, и подсохнем!
Климачов любил слушать Виктора. Пел он задушевно, негромким голосом, что как-то не вязалось с его могучей фигурой. Когда при случае Можеров затягивал под гитару свои коронные «Черный ворон» или «Выхожу один я на дорогу», а то и что-нибудь из курсантского фольклора, не заслушаться было невозможно. В полку появился недавно и сразу стал своим среди тех, кто с полным нравом мог сказать о себе: «Сурова жизнь, коль молодость в шинели и юность перетянута ремнем». Можеров открыто гордился своей северной родиной — Вологодчиной и, вероятно, втайне — богатырским телосложением. В училище подозревали, что он и форму носит из-за этого на номер меньше: сапоги в икрах по швам ползут, пуговицы на тужурке на ребро встали — нитки от натуги трещат.
Но, ко всеобщему удивлению, у Можерова никогда ничего не лопалось и пуговицы при любых обстоятельствах были на месте. А когда его спрашивали, много ли таких, как он, вымахало на вологодской земле, он, не задумываясь, отвечал: «У нас все такие».
Сегодня в репертуаре Можерова отсутствовали коронные песни, и поэтому Иван слушал друга, что называется, вполуха. Его перестала терзать неудача первого самостоятельного шага в небо — много об этом уже передумано.
Мысли его были сейчас о другом: о недавней встрече с Леной, которая теперь, оказывается, Калинкина, жена его командира.
Собственно, сама встреча не была для Климачова неожиданной. От родителей Лены он знал, что в его отсутствие она, выйдя замуж за летчика, поехала с ним в эти места. Климачов после окончания летного училища с дипломом отличника мог бы выбрать любой военный округ, но выбрал именно этот. Зачем? Что можно теперь изменить, когда Лена замужем, да и сам он женат? Напрасно погнался он в этот степной край за призраком любви. Но желание увидеть Лену было сильнее его, он ничего не мог с собой поделать. И вот он здесь — пока один, но скоро приедет жена, и что будет тогда?..
Климачов не слыхал, как Можеров ударил по струнам гитары и перешел к фольклору:
Но он не успел закончить и куплета незатейливой частушки, как в комнату вошел Белогуров, по каким-то причинам он не был запланирован на полеты в сложных условиях.
Все встали, приветствуя командира. Белогуров прошел на середину комнаты и остановился прямо против Можерова. Наверное, он посчитал его ответственным за сорванную самоподготовку молодых летчиков. Если им и разрешили заниматься в своих комнатах, а не в классе, это не значило, что они должны вовсе отказаться от занятий.
— А дальше что там? — обратился он к Можерову.
Можеров молчал, зная по опыту в училище: если уж попался, то выгодней подольше не раскрывать рта, чтобы поменьше получить.
— Я про корову спрашиваю, — напомнил Белогуров, жестко глядя на Можерова.