— Обещают, — с ухмылкой ответил Можеров. — Поручите погоду капитану Калинкину, и летный день для нас будет обеспечен.
— Вы плохо воспитаны, лейтенант. До свидания, товарищи офицеры!
Белогуров, не оглядываясь, вышел. В комнате оживились, заговорили, перебивая друг друга.
— Теперь держись, невоспитанный лейтенант!
— Как ты ему про Кабуса завернул!
Можеров, не слушая шутливые реплики товарищей, нашептывал в ухо Климачову:
— Давай на рыбалку сходим. По теории мы уже самоподготовились, а полеты для нас не предвидятся.
Климачов с какой-то обреченностью согласился.
На рыбалку отправились с одной удочкой, прихватив в столовой для наживки немного теста, а для себя пол-буханки черного хлеба. Нашлась бы и вторая удочка, но Климачов запротестовал: хватит и одной.
От городка удалились километра на два, постелили на берегу камыш толстым слоем и сели.
— А что? Неплохо, — оценил Можеров, — и полежать можно. Забрасывай!
Климачов забросил: не разматывая лески, кинул в воду удилище.
— Умно сообразил, — упрекнул Можеров. — А удочка, между прочим, чужая. Как ты смотришь на это?
— Как и ты, — равнодушно ответил Климачов, разжевывая поджаристую корку хлеба, и добавил: — Пусть плывет. Что тебе — жалко?
— Да не жалко, — неопределенно пожал плечами Можеров, не понимая, почему Иван выбросил удочку, — только чем ловить будем?
— А не будем. Посидим поговорим. Мы ведь давно с тобой не сидели вот так. Вспомни, когда это было?
Можеров наморщил лоб, припоминая, но, видно, так и не вспомнил.
— В училище, должно быть…
Где-то в глубине облаков прокатился раскатистый гром пролетевшего истребителя. Можеров поднял голову и с завистью проговорил:
— Лета-ают! А мы рыбу удить пошли…
— Ты же любитель.
— Это когда тут спокойно, — ответил Можеров и положил ладонь на грудь. — Знаешь, Вань, все-таки зря ребята недовольных из себя корчат, ну, что в глухомани служить приходится. Чего скрывать — скучное место, леса нет совсем… Я тоже приехал — от счастья не задохнулся. Но чувство это как пыль дорожная, зашел в душ — и нет ее. Летняя жара в крайнем случае стерпится, степь приглядится.
— Мне еще долго не отмыться…
— Странно, что слышу это от тебя. В слабаках ты никогда не числился, в училище летал — немногие за тобой могли угнаться. — Можеров пристально посмотрел на товарища. — Что с тобой происходит?
— Не смотри на меня так — не рентген, не просветишь.
— А чего тебя просвечивать, ты и без рентгена виден. В училище и не такое случалось — выдержали. А тут один полет смазал, и ты уж головы поднять не можешь. Непохоже на Климачова, непохоже!
— Если бы только это…
— А что еще? — удивился Можеров.
Климачов, сцепив руки за головой, лег на спину на постеленный влажный камыш и ничего не ответил. Он стал смотреть на лавину облаков. Кое-где облака провисали рваными лохмотьями, и чудилось, будто они, как щупальцами, тянутся к земле, чтобы зацепиться за нее и подтянуться еще ближе. Даже трудно поверить, что все это облачное месиво однажды унесется куда-то и снова заголубеет веселое просторное небо.
— Называется — поговорим, — с сарказмом заметил Можеров. — Его спрашивай, а он будет молчать!
— Если бы нашу землю так же плотно окутывали облака, как Венеру, то людям неведомо было бы счастье видеть солнце, синее небо, луну, звезды. Представляешь, всю жизнь облака и тусклый дневной свет…
— Додумался! — усмехнулся Можеров. — А если бы ты загнал людей еще в медвежью берлогу, то они ни травы, ни облаков бы не видели. На мир надо реально смотреть: есть звезды, небо, солнце — принимай их. И естественно, самолеты. По моим понятиям, каждый настоящий человек должен жить по своему максимуму. В нашей работе это связано с риском. А риск всегда отдается в душе эхом опасности, а предчувствие опасности рождает страх. Но я этот страх выдавливаю из себя, как зубную пасту из тюбика, и радуюсь, что ее становится все меньше и меньше.
— Любой человек делает то же самое. — Климачов замолчал, задумался, потом с некоторым сомнением глянул на Можерова, словно еще не решаясь доверить какую-то тайную мысль. — Ты не удивляйся, если мой вопрос покажется странным. Диамат мы с тобой изучали?
— Ну и что?
— Так вот, у меня такой максимум в голове возник, что и диамат не помогает.
— Интересно! Может, вдвоем как-нибудь осилим?