Кортунов присел на скамью возле изгороди, чтобы удостовериться, действительно ли он слышал песню, или это ему после затянувшегося совещания просто почудилось. Из ближнего проулка легко и невесомо выплывала лошадь, запряженная в телегу.
Он решительно вышел на дорогу с намерением остановить лошадь и выяснить имена «певцов».
На передке телеги сидел пожилой горец, за ним полулежа на сене — два офицера. Заметив Кортунова, они оборвали песню и мешковато сползли с телеги, встали плечом к плечу, стараясь не покачиваться.
Кортунов не знал, что предпринять. Самый простой выход — накричать на них, пригрозить, но все это вряд ли поможет. Сделать вид, что он на сей раз снисходителен и пусть идут себе в общежитие? Куда проще. Но товарищи увидят их такими, а дурной пример, как говорят, заразителен.
— Кажется, попались…
Кортунов наконец-то разглядел в тумане лейтенанта Можерова, а рядом с ним Климачова.
— Извиняться не будем? — спросил друга Климачов; не дожидаясь ответа, утвердительно кивнул. — Я так и понял — не будем.
Но Кортунов не ответил на вызов.
— Завтра, товарищи летчики, ваши однополчане и ваши друзья по училищу будут летать. Надеюсь, вы понимаете меня.
— Насмотрелись мы на эти летные дни, товарищ подполковник!..
— Начальник! А, начальник! — перебил Можерова чабан. — Они моя гостем ходили! Ругайся некарашо.
— Спасибо, что привезли, а то бы в степи заблудились. Поезжайте домой, мы разберемся, а вы, — и Кортунов устало посмотрел на офицеров, — а вы ночевать пойдете ко мне.
— Как это — к вам? — не понял Климачов. Он уже приготовился получить от замполита нагоняй с «ценнейшими» указаниями, а он к себе домой приглашает.
— Вы не ослышались — ко мне.
— А если мы… не пойдем? Нам и в общежитии неплохо, — поинтересовался Можеров.
— Считайте это приказом.
ГЛАВА 3
Климачов, облокотившись, сидел за столом и в запотевшее окно смотрел на улицу. Со стороны могло показаться, что он ждет кого-то, и ждет безнадежно долго, отчаявшись увидеть. Но вот в чуткую тишину комнаты откуда-то вошла завораживающая мелодия русской песни. Она так легко и так непринужденно сливалась с настроением Климачова, что он боялся пошевелиться и спугнуть ее. Она уносила его от мелкого суетного бытия, от слезливой закавказской зимы в далекую волжскую сторону…
Ясным видением выплыло из жаркого марева лета перестоявшее пшеничное поле. Расстегнутую рубаху-безрукавку, выпущенную поверх брюк, слабо шевелил срывающийся из раскаленного Заволжья ветер. Сухо и безрадостно шелестели возле ног туго набитые зерном колосья. У лесного колка сиротливо застыл рыжебокий комбайн. Еще вчера, когда председатель колхоза просил Климачова заменить неожиданно заболевшего комбайнера, Иван и не думал приходить сюда. И уговоры матери, ее робкое напоминание о нехватке механизаторов, не разжалобили Климачова: в страду механизаторов всегда недостает. Он и сам в школьные каникулы не одну неделю отработал помощником комбайнера. Правление колхоза его работу даже грамотой отметило! Но вчера он не мог откликнуться на просьбу председателя колхоза — ему оставалось всего одну неделю жить в родном селе. Одна неделя — и он по разнарядке военкомата уезжает навстречу своей мечте — сдавать экзамены в летное училище. А ему ведь еще надо проститься с друзьями, с Леной. Ну как он мог согласиться?
Теперь, когда прошло время, он знает, почему вернулся на это поле: оно должно было сохранить в его сердце память о родной стороне.
Климачов вздохнул. Заключительный аккорд песни: «Шумит, шумит высокая пшеница, и ей конца и края не видать» — прозвучал особенно зазывно и широко. И ему показалось, что голосом певицы с ним только что разговаривало его хлеборобное поле на далекой Волге.
Оборвалась мелодия, закружилась новая, с удалью и весельем. Климачов прислушался: музыка звучала в соседней комнате, где жила официантка офицерской столовой Соня Тримасова. Он не был знаком с ней, в столовой она его просто не замечала. Поэтому он долго раздумывал, удобно ли зайти к Соне послушать музыку. Если кто увидит, разговоры пойдут по городку. А про нее и так разное плетут…