— Для кого ерунда, а для меня череп и кости…
— Что так? — полюбопытствовал парень.
И Климачов, к своему удивлению, раскрыл перед ним свою тайну. Снял сапог, запустил руку в голенище и достал похожий на копыто предмет, покрытый кожей и отшлифованный до глянца.
— Видал? Год носил. В левом и в правом по вкладышу. С тех пор как браканули меня в аэроклубе. Уплощение стоп. Понимаешь? Я уже всех здесь прошел, один этот остался. — И кивнул на дверь, за которой принимал хирург, затем аккуратно засунул вкладыш в сапог, обулся и понуро зашагал по коридору.
— Постой, друг! — остановил его парень.
— Чего стоять? Поброжу минут десять, успокоюсь и пойду…
Парень долго разглядывал его, как будто впервые увидел, что-то прикидывал, это было заметно по его прыгающим векам, по тому, как он озабоченно тер переносицу.
— Давай карточку! За тебя к хирургу схожу!
— Погоришь — самого выгонят.
— Я везучий, не погорю, — уверенно ответил парень, принимая из рук Климачова медицинскую карточку с фотографией. — Может, не заметят, — и направился к кабинету.
Это был Виктор Можеров. В последнюю минуту перед дверью Климачов выхватил у него свою медицинскую карточку и замер перед хирургом. А когда в желтой бумажке корявым почерком было выведено: «Годен без ограничений», он готов был расцеловать склоненную шишковатую лысину врача…
В полудрему ворвался хруст камыша, чьи-то шаги. И опять у Климачова, как тогда в горах при встрече с Кортуновым, возникло чувство враждебности к шагнувшему в его мир, он уже приподнял голову и хотел сказать гостю, чтобы убирался восвояси, поднялся с земли, свалив неосторожным движением крышу над кустом, и увидел Лену. Она, кажется, не испугалась и не обрадовалась неожиданному появлению Климачова.. Замерла на мгновенье и окинула его равнодушным, почти невидящим взглядом. Климачову стало не по себе: Лена посмотрела на него так, будто они и не были знакомы.
— Ты одна?
— А ты?
— Как видишь. Иногда хочется побыть и одному, — ответил Климачов. — Однако я рад нашей встрече…
Лена стояла не шелохнувшись, придерживаясь рукой за хрупкий ствол камыша.
— Ждать случая, ловить его, искать. Нет, Ваня! Это не для нас. Не тот у тебя характер, да и я не та. Раньше я только о себе думала, а теперь приходится думать и о Юрии, и о твоей жене.
«Вот где все кончилось», — тупо толкнулась мысль, и Климачов почувствовал, как жаркая волна прокатилась по телу.
— И когда ты успела к такой мудрости и практичности приобщиться?
— А никогда, — откровенно ответила Лена. — Нет у меня пока ни мудрости, ни практичности. А есть что-то такое, чего я до последних дней и сама не знала. И вот оно проснулось и сказало: не торопись строить счастье, от которого другим плохо.
— Я понимаю, о чем ты хочешь сказать. Только в нашем случае от перемены мест сумма обделенных счастьем не меняется.
— Меняется, Ваня, — с нескрываемым сожалением вздохнула Лена. — Я одного оставлю, сильного. Уж будь уверен, судьба на колени его не поставит, он ее сам куда угодно повернет. Я одного оставлю, а ты двоих…
— Двоих? — удивленно переспросил Климачов, но тут же понял, как нелепо он выглядит в этот момент, позабыв о своем будущем ребенке..
Лена повернулась и пошла вдоль берега. Она явно не хотела продолжать разговор.
— Не уходи, Лена.
Калинкина оглянулась и почувствовала, как боль ширится в ее груди и вот-вот вырвется слезами. Климачов догнал ее.
— Я никогда не смогу забыть тебя…
— Не надо, Ваня. — Лена сказала это почти шепотом, но в голосе ее была непривычная твердость. — И не ходи за мной, не надо нам больше встречаться…
До захода солнца бродил Климачов среди зарослей камыша, то и дело возвращаясь на едва приметную тропку, где разговаривал с Леной, и перебирая в памяти каждое слово этого разговора.
Наконец медленно поплелся в поселок, раздумывая: зайти в общежитие или отправиться домой? Со стороны клуба хрипел подпорченный радиорепродуктор. В остывшем небе кое-где проглянули звезды и слышалось карканье летящих на ночлег ворон. Надоедливый горький запах полыни растворился в пряном цветочном запахе трав. На притихшую безветренную степь медленно наплывала ночь.
Климачов повернул к общежитию. В комнате, где жил Можеров, горел свет. Сам он сидел за столом и колдовал со стамеской над деревянной фигуркой женщины. В ворохе стружек на столе потонули надфиль, кусочки наждачной бумаги и еще какой-то инструмент. Всему училищу было известно увлечение Можерова вырезанием из дерева. Фигурки животных и людей получались у него живые и немножко смешные.