Грузить один мотор от "ишака" [1] собиралось человек двадцать — негде ухватиться рукой. Если всем дружно поднатужиться, на каждого придется всего-то пуд с небольшим.
— Раз-два, взяли!..
— Кто не тянет, тому легче…
Прокатился хохоток по толпе, и, может быть, как раз с этого момента усилия грузчиков объединились. Помаленьку поплыл мотор, облепленный, словно муравьями, курсантами в грязно-серых шинелях.
В бесконечном потоке технического имущества попадались и чьи-то домашние вещи, старательно упакованные в мешковину и деревянные планки.
Кран поставил на палубу рояль. Сквозь рогожу проглядывали его черно-лаковые бока, напоминавшие о существовании другого мира — мира нарядных одежд, улыбок и музыки. Рояль надо было установить под навесом, между большими, мягкими тюками самолетных чехлов. Эта перестановочна уже на курсантских руках и плечах, тут никакой механизации.
— Раз-два, взяли!
Около борта навалено всякого барахла; чтобы преодолеть эту баррикаду, пришлось приподнять рояль, поставить одну ножку на борт. Рояль дал опасный крен в сторону плескавшейся далеко внизу воды.
— Осторожней. Придерживай!
Несколько рук уцепились за рогожу. Но рогожа заскользила по лакированному боку, как по льду.
— Держи!!!
Одному или двум не удержать. Кто-то отскочил, чтобы не попасть под махину рояля.
— Что же вы, сукины дети?! — заорал боцман, стоявший поодаль, у лебедки.
Его отборный мат уже не мог спасти положения. Рояль выскользнул из курсантских рук и перевалился за борт — этак не спеша спрыгнул, словно живой. Пока он летел с четырех-пятиэтажной высоты, курсанты не двигались и не дышали. Через несколько секунд с моря донесся многозвучный аккорд всеми октавами, последний в жизни этого рояля аккорд.
Узнали, что рояль принадлежал заместителю начальника училища. Хозяина здесь нет, он где-то в Средней Азии, выехал на место, чтобы подготовить встречу переселенцам. Даже не подозревает, что рояль его лежит на дне морском, оскалив белые клавиши, как зубы.
О черно-лаковом утопленнике решено молчать. На погрузке в порту работают сотни курсантов, попробуй узнай, кто именно перетаскивал рояль…
На ночлег мы устраивались, кто как сумеет. Примерно половина курсантов помещалась в двух старых бараках, остальные искали себе пристанища в многочисленных закоулках порта. Например, неплохо спалось на вершине горы хлопковых тюков, если достанешь зимний ватный чехол от мотора. Сковырнешь два тюка — получается такое продолговатое углубление вроде ванны, укроешься поплотнее чехлом и блаженно затихаешь. Перед сном можно полюбоваться крупными южными звездами, которые глядят на тебя из черноты ночи не мигая, можно послушать добродушную воркотню моря, плетущего извечную сказку для мечтателей.
Зима в Баку не холодная. Снега нет совсем. Правда, нередко задувают бешеные ветры — тогда пронизывает ознобом тело и все время скрипит песок на зубах.
В нашей курсантской толпе, среди всех этих недавних школьников и маминых сынков встречались и бывалые ребята. Нашлись такие, что унюхали в одном месте запах спирта. Шасть — а там стоит несколько огромных бутылей, закрытых резиновыми пробками. Притрусили то место соломкой, а вечером, когда разрешено было отдыхать, нацедили четыре фляги. Мешок сухарей, дюжина селедок — чем не пир. Кто-то так и сказал:
— Пир во время чумы.
На горе хлопковых тюков собралось до взвода курсантов, как докладывал потом начальству старшина. По очереди отхлебывали из фляг, торопливо зажевывали сухарями с селедкой.
Мне поднесли флягу, я понюхал и не стал пить. Ударило в нос резким, больничным духом, замутило.
— Хлебни, дурочка, не бойся!
На меня уже смотрели со всех сторон. Я приставил горлышко фляги к плотно сжатым губам, запрокинул голову. В полутьме не разобрать, пью я или нет. Но я не сделал ни глотка.
Вернул флягу. Ребята отстали.
А вскоре на горе тюков поднялся шум. Хлопцы мои корчились, стонали от боли в животах. Некоторые пытались вызвать рвоту широко известным среди пьющих людей способом — двумя пальцами, но не могли.