— Пойдемте въ гостинную, сказана одна барышня, послѣ обычныхъ привѣтствій.
Мы съ барышнями пошли въ гостинную, а баринъ куда то скрылся.
— Ахъ, какъ вы насъ удивили, Павелъ Ивановичъ! залепетали одна за другой барышни.
— Позвольте узнать: чѣмъ?
— Да какъ же, Павелъ Ивановичъ!..
И какъ эти барышни узнали, что меня зовутъ Павломъ Ивановичемъ?.. Можетъ быть, догадливый человѣкъ и скажетъ какъ это онѣ узнали, но для меня это осталось тайною или, какъ говорилъ блаженныя памяти Кайдановъ: покрыто мракомъ неизвѣстности.
— Удивили! Удивили!
— Чѣмъ же?
— Пришли разносчикомъ! лепетала одна сестрица.
— Разносчикомъ! визжала другая.
— Разносчикомъ! подвизгивала третья.
— На это были причины, о которыхъ я уже имѣлъ честь объявить вашему батюшкѣ.
— Какія?.. Какія?.. Какія? сыпалось на меня со всѣхъ сторонъ.
Я сказалъ.
— Что, Павелъ Ивановичъ, въ сухомятку съ барышнями разговаривать?! закричалъ баринъ, входя въ комнату, — пойдемте-ка, выпьемте по одной: скоро обѣдать!
Я глянулъ на барина, баринъ также преобразился: изъ сальнаго халата онъ вылѣзъ и нарядился въ сюртукъ, и былъ — баринъ какъ баринъ, какъ быть должно.
— Пойдемъ-ка, выпьемъ!
— Пойдемте!
Мы въ залѣ выпили, закусили и опять вернулись въ гостиную къ барышнямъ, которыя хотѣли мнѣ что-то сказать, что ясно видно было, да не рѣшались.
— А у васъ, Павелъ Ивановичъ, мои барышни бѣлила да румяна, какъ слышно, покупали? заговорилъ баринъ, садясь на диванъ и пережевывая закуску.
— Да, торговали….
— Ахъ, какой вы, папа!
И это «ахъ какой вы, папа!», изъ десяти прекрасныхъ устъ, повторялось по крайней мѣрѣ разъ тридцать, а можетъ быть и гораздо, гораздо больше…
— Ха-ха ха! ревѣлъ баринъ.
— Папа! папа! пищали барышни.
— Бѣлиться вздумали!.. Румяниться вздумали! задыхаясь отъ смѣха, кричалъ баринъ.
— Не вѣрьте, не вѣрьте папѣ, Павелъ Ивановичъ, не вѣрьте! визжали несчастныя барышни.
— Я и не вѣрю!
— Нѣтъ?.. Ха-ха-ха! Не хотѣли бѣлиться, не хотѣли румяниться; такъ вы скажите Павлу Ивановичу: за какимъ дѣломъ вамъ понадобились и бѣлила и румяна! Ха-ха-ха, за какимъ дѣломъ? На что?
— Вѣдь вы знаете, папа!
— Ничего не знаю, рѣшительно отвѣчалъ папа, чтобы подзадорить дочекъ.
— Я вамъ скажу, Павелъ Ивановичъ, для чего, заговорила, потупившись, одна барышня.
— Ха-ха-ха! А ну, говори!
— У насъ есть кормилица…
— Кормилица!.. Ха-ха-ха!
— Которую мы всѣ любимъ, лепетала барышня.
— Ври, ври! бормоталъ баринъ.
— Видите, Павелъ Ивановичъ, у насъ есть кормилица, которую мы очень, очень любимъ, заговорила другая барышня, — а теперь…
— Что теперь? забормоталъ опять баринъ, захохотавъ во всю мочь.
— Теперь…
— Что теперь?
— Увидѣли у васъ бѣлила и румяна…
— Ну?
— Вотъ и хотѣли ихъ купить для своей кормилицы, которую мы очень любимъ, проговорила, зардѣвшись, барышня. — Это совершенная правда.
Я, какъ вѣжливый кавалеръ, совершенно съ этимъ согласился; не согласиться было съ этимъ совершенно невозможно: такъ убѣдительно она говорила.
— Повѣрьте, это для кормилицы, для кормилицы, Павелъ Ивановичъ!
— Да тутъ нѣтъ ничего необыкновеннаго, отвѣчалъ я…
— Ничего необыкновеннаго, подтвердили почти въ одинъ голосъ всѣ барышни.
— Врите! крикнулъ папа.
— Какой вы, папа, право
— Толкуй!..
— Право, папа…
— Пойдемте, Павелъ Ивановичъ, выпьемъ водочки, да вмѣстѣ пообѣдаемъ, провозгласилъ баринъ, а то что съ дѣвками даромъ толковать!
— Пойдемте, пойдемте! отвѣчалъ я, чтобы какъ нибудь прекратить эту довольно оригинальную и тяжелую для всѣхъ сцену. — Пойдемте!
Мы пошли обѣдать. Пообѣдали. Послѣ обѣда меня не пустили, оставили ночевать, на другой день обѣдать и только послѣ обѣда я могъ пуститься опять въ дорогу.
На прощаньи я предложилъ барышнямъ для ихъ «кормилицы, которую онѣ такъ любятъ», по банкѣ бѣлилъ и румянъ.
— Сколько мы вамъ должны, Павелъ Ивановичъ? спросили меня барышни.
— Ничего вы мнѣ не должны, отвѣчалъ я, передавая свой товаръ.
— Какъ?!
— Да такъ, — ничего.
— Вѣдь эти банки вамъ что нибудь да стоютъ? опять заговорили барышни. — Что они вамъ стоютъ?
— Двадцать копѣекъ.
— Такъ, стало быть, мы вамъ должны все таки десять копѣекъ? конфузясь, отвѣчали барышни.
— Нѣтъ, ужъ позвольте мнѣ ихъ не получать.