Я стянула жаркие ботинки, расстелила простынь и придавила её по бокам камнями. Вытянулась, уставившись в небесный потолок. Катерина отыскала ростки мяты и, нарвав их, высыпала в чай. Тот запах свежей пряностью.
Видимо, мы улеглись на муравейник. Муравьи расползлись по покрывалу. Вознамерились влезть на выпечку и смешно шевелили лапками, когда падали с неё. Катерина вытащила два пирожка, а корзинку накрыла курткой.
-- На, -- она передала булочку, похожую на ежика. С колючками из теста сверху и вылепленным острым носиком.
-- За нас!
Я шутливо чокнулась "ежиками" как бокалами.
-- Что будешь делать, если завтра придут твои друзья? -- чуть позже, перекусив, спросила Катерина.
-- Сойду с ума от восхищения. -- Я прикрыла веки и представила, как сжимаю в объятиях всю троицу. -- А ты?
-- И я, -- Катерина щелчком отогнала муравья. -- А если... не придут?
Повисла свинцовая пауза. В голове возникла картинка: выход в город, обязательно в живой и мерцающий огнями витрин, как в фильмах; на улице -- никого. Или толпа самых разных ребят, знакомых и чужих. Но среди них нет родных мне.
-- Сойду с ума, -- повторив, оскалилась я.
Нереальное спокойствие. Мы будто затерялись среди картины, которая висит в музее под толстенными стеклами. Небо, та его часть, которую видно за листвой, чистое-чистое, без единого пятнышка облаков. Ветки сплетаются, покачиваются от легкого ветерка.
-- Нет уж, -- Катерина прислонила стакан с чаем к виску. -- Мы тогда сами устроимся. Разве нам кто-то нужен?
-- А если встретят кого-то из нас? Одного? -- добавила я.
Катерина озадаченно закусила губу. Стакан дрогнул, на простынь скатилось несколько капель чая.
-- Ты ведь не оставишь меня? -- прошептала она.
-- С какого перепугу ты считаешь, что встретятся со мной? -- Я чуть приподнялась, оперлась на внутреннюю сторону ладони.
-- Просто мне кажется, что со мной -- точно нет, -- отмахнулась Катерина. -- Ладно, хватит. У нас праздник, а не сопливые посиделки.
Я согласилась. Корзинка медленно, но успешно опустела, животы набились до отвала. Чай был выпит, а мята прожевана. Катерина осматривала окружающие нас растения, обнюхивала их и растирала листья в пальцах, словно учитель по ботанике. Внезапно она отыскала кустик с конной. Та затерялась в густых зарослях дикой малины и смотрелась чужеродно. Хрупким гостем среди колючих прутьев.
-- Кто-то специально посадил её здесь, -- со знанием объяснила Катерина.
-- Угу, -- я сыто зевнула, -- чтобы не спалили наблюдатели. Секрета ты мне не открыла.
Но подруга не обиделась. Она с жарким интересом рассматривала ветки, отломала одну.
-- Она пользуется бешеной популярностью, а я впервые встречаю её, -- Катерина погладила шершавый листок подушечкой пальца. -- Неужели не врут, и конна как-то меняет настроение?
-- Ну, веселее становится -- это факт. -- И я пересказала свой печальный опыт знакомства с запрещенной травой. Полностью: от первых часов воодушевления до черного дна, где барахталась с неделю.
Брови Катерины изогнулись дугами, взгляд наполнился азартом и любопытством. Как у ученого, ставящего важный опыт.
-- Значит, ты не хотела бы повторить?
-- Нет, никогда.
-- Вообще-вообще? Ну, а представь, что нет выхода. Например, во всем мире кончилась еда, -- Катерина вовсю начала фантазировать. -- Что бы ты выбрала: смерть или конну?
-- Ага, еды нет, а я предпочту курить всякую дрянь, а не придумывать способ добычи пищи, -- я усмехнулась. -- У тебя поразительная логика. Собирайся лучше, а то не успеем до отбоя.
Маршрута сюда мы не запомнили, поэтому методом тыка определяли, как возвращаться. Обратную дорогу искали долго, практически заблудились, но ближе к закату вышли прямо к притихшему лагерю.
Сбор сумки занял минут десять. Я накидала вещей сплошным комом, впихнула то, что не помещалось, с кряхтением застегнула. Катерина наоборот тщательно отбирала, какие безделицы заберет с собой. Их накопилось достаточно, половину пришлось выкинуть. Ровненько уложила белье, отсортировала одежду. Стряхнула с рюкзака невидимую пылинку и удовлетворенно осмотрела результат.
Ближе к отбою спальню заполнили нагулявшиеся девочки. В воздухе повисло что-то неуловимое, что поселялось ежегодно перед первым июня. Тяжкое, густое, свербящее в носу и горле. Из комнаты уезжало всего пятеро, но настроение передалось всем. Когда погас свет, и мы улеглись в кровати, кто-то произнес:
-- Доброй ночи.
И ему ответил каждый без исключения. Девятнадцать голосов эхом отразились по спальне перед тем, как та погрузилась в молчание.
Глава 4
Утро суматошное, воздух пахнет паникой, движения рваные. Подъем. Завтрак. Прощание. Напутствия учителей. И мы стройной шеренгой направляемся к Главной Станции. У арочных дверей, скромно обитых железом, застываем. Выстраиваемся по одному. Когда зажигается лампочка, стоящий первым подходит к проверяющему наблюдателю, называется и заходит. Очередь движется относительно быстро: с самого начала запустили восьмерых, а потом ещё человек по шесть раз в десять минут. Я иду после Катерины, семнадцатой.
Станция была лишена деталей: окон, цветов, узоров. Блеклое круглое здание в один этаж с ровной крышей и почерневшими швами меж квадратных блоков. Единственным его украшением служила та самая лампочка, загорающаяся рыжим. Когда-то я уже выходила отсюда -- в день приезда. Но тогда картинка стерлась под впечатлениями. Силилась припомнить внутреннюю обстановку -- впустую. И ладно, скоро увижу.
Мальчика перед нами отправили в первую комнату справа, Катерину -- слева.
-- Ларка А, -- встала напротив наблюдателя.
Тот сверился с планшетом:
-- Третья по левую сторону.
Я на миг опешила, задержалась, поэтому наблюдатель прокашлялся и красноречиво ткнул на вход. Вдох-выдох. Коридор короткий и прямой, ярко освещенный. Пустой, без единого предмета. Щербатый пол и голые бетонные стены. По обе стороны -- восемь стальных дверей, а девятая в конце коридора.
Отсчитала третью и робко постучалась в нее. Без ответа. Заглянула.
-- Входи, -- бесцветный голос.
Напоминало санчасть. У одной стены прямоугольная коробка в человеческий рост с кучей датчиков и кнопок -- сканер тела. У второй -- стол, стул, какие-то приборы и склянки, колбочки, растворы. Сухощавая женщина, одетая в белоснежный халат. Я помнила её. Она была врачом у девочек в общем медицинском пункте, куда нас отправляли ежегодно для тщательного осмотра.
-- Раздевайся и ложись, -- указала рукой на кушетку в углу.
Я стыдливо стянула верх, оставшись в одном белье. Сложила одежду на свободный стульчик, пристроила ботинки.
-- Ну, -- поторопила врач.
Сняв белье, улеглась на кушетку. Женщина осматривала меня с каким-то кровожадным любопытством: больно ощупывала, исследовала беспрерывно пищащим устройством. Когда она залезла в рот с металлической трубкой, я охнула от неожиданности. Трубка попыталась ворваться в горло. Захрипела. Женщина вынула датчик, ввела показатели с него в планшет.
-- Вытяни палец, -- потребовала она.
И тут же больно уколола в подушечку прибором с тремя тонюсенькими иголками. Для считывания параметров крови. Зачем они проверяют нас перед отбытием? Неужели сложно взять сведения из личного дела? Там, если верить медсестрам, любые показатели вплоть до того, как быстро я обгораю на солнце.
Но врач бесцеремонно вдавила иголки, записала результат, перевернула меня на живот. Это было унизительно и гадко. С нами редко сюсюкались, но она переходила всякие границы: лапала, трогала, измеряла.
-- Пройди в аппарат.
Внутри жужжало, шипело. Но хотя б ко мне больше не прикасались. А секунд через тридцать врач разрешила выйти.
-- Одевайся и вперед по коридору, -- приказала она.
Я торопливо влезла в вещи, на ходу застегивая пуговицы, зачем-то поблагодарила её и поспешила поскорее исчезнуть из кабинета. Хлопнула на прощание створкой.