Уже около часа сидел он, не отрываясь от книги; часовая стрелка приближалась к двенадцати, как вдруг до его слуха донесся резкий звук, напоминающий вырывающийся со свистом из груди умирающего хрип. Смит положил на стол книгу и стал прислушиваться. Ни рядом, ни наверху над ним никто не жил, так что этот звук мог доноситься только снизу, где жил тот студент, о котором так дурно отзывался Гисти. Он совсем почти не знал Бэллингейма, знал только, что он толстый, бледный и очень усидчивый человек. Последнее качество как будто служило между ними тайной связью. Смиту всегда было приятно сознавать, что не только он сидит до рассвета над книгой и что поблизости находится человек, который так же равнодушен ко сну, как и он.
Нехорошая аттестация Гисти не настроила его враждебно к Бэллингейму. Он отлично знал, что Гисти хороший, но грубоватый, невоздержанный, вспыльчивый, увлекающийся, с чересчур преувеличенными понятиями о рыцарской чести человек. Такие неуравновешенные люди очень часто судят о характере человека по его наружному облику, забывая, что главное влияние на нравственную природу людей оказывают физиологические процессы. Вот почему Смит, обладающий более светлым умом, чем его приятель Гисти, не придавал большого значения довольно нелестной оценке живущего под ним соседа.
В комнате воцарилась тишина, и Смит собирался уже приняться за прерванное занятие, как внизу снова раздался крик человека, который казалось чего-то сильно испугался и похоже даже упал в обморок.
Смит вздрогнул, уронил на пол книгу и, вскочив со стула, побежал к двери. Только что-то по-настоящему ужасное могло нарушить обычную тишину старой башни и встревожить ее скромных обитателей. Выскочив на площадку, он на минуту остановился в нерешительности. Следует ли ему вмешиваться в дела почти совсем незнакомого человека? К тому же он от природы ненавидел всякие скандалы и истории. Но его размышления сейчас же были прерваны быстрыми шагами бегущего по лестнице, бледного как полотно, Монгаузен-Ли.
– Идите, идите скорее! – кричал он задыхающимся голосом. – Бэллингейм умирает! Несмотря на странный случай, приведший Смита в квартиру его соседа, он не мог не обратить внимания на странную обстановку комнаты, служившей, очевидно, и спальней, и рабочим кабинетом, которая скорее походила на музей, чем на квартиру студента. Вся она была заставлена старинными вещами, вывезенными из Египта и Дальнего Востока. По углам стояли высокие человеческие манекены, увешанные восточным оружием, а, над ними на простых деревянных полках красовались изображения божков, будд, бурханов, наконец, древние египетские божества в виде различных животных, высеченных из голубой ляпис-лазури. Из каждого угла, из каждой ниши в стене выглядывали озирисы, изиды, гарусы, между тем как недалеко от двери подвешенный на двух петлях красовался верный сын старого Нила, огромный крокодил с широко раскрытой пастью.
Посредине стоял большой четырехугольный стол, заваленный различными бумагами, склянками, бутылками и сухими листьями какого-то южного растения, похожего на пальму. Все эти предметы были, очевидно, нарочно сдвинуты в одну кучу на край стола, чтобы очистить место для деревянного ящика с мумией. Этот отвратительный, потемневший от времени предмет наполовину был вынут из ящика, так что его костлявые руки лежали на столе.
Около этого странного саркофага, тут же на столе, лежала пачка больших желтых папирос; у стола же в кресле сидел сам хозяин этой комнаты. Откинув назад голову, он с ужасом смотрел широко открытыми, выпученными глазами на висевшего перед ним крокодила, посиневшие губы его судорожно вздрагивали при каждом вздохе.