Томас Бэк
Жена китайца
История этой любви так же туманна и печальна, как и декорации, на фоне которых она состоялась. Декорациями можно назвать затененные арками улицы прилежащего к реке района. В этих улицах всегда безлюдно, всегда их пронизывает сырость, на них нет ни рекламных огней, ни приветливых витрин больших магазинов.
В одной из улиц этой части города, недалеко от китайского квартала, находилась прачечная, владельцем которой был китаец. У окна на втором этаже этого заведения постоянно сидела женщина восточного типа. Местные жители привыкли уже давно к тому, что день за днем, месяц за месяцем, год за годом, она сидит у этого окна, как неподвижная безмолвная кукла. Люди знали кое-что о жизни этой печальной женщины и сострадали ей.
Женщина эта была глухонемой. Она была женой хозяина прачечной, которого звали Нгу Йонгом. Как уже было сказано, она день за днем проводила свою жизнь, сидя у окна. Она смотрела на улицу, но словно бы ничего на ней не видела. Ее продолговатые восточные глаза не выдавали темную тайну, захороненную в ее душе.
Монотонность жизни этой женщины изредка нарушалась совершенно неожиданными вспышками. Она сбегала вниз, останавливалась в дверях и, конвульсивно жестикулируя, издавая громкое мычание, рвущееся из ее груди, пыталась что-то высказать. В такие моменты ее муж бросался к ней, брал ее за руку, говорил успокаивающие слова и мягко, но настойчиво отводил ее наверх.
Соседи китайца, свидетели таких сцен, сочувствовали ему, одобряли его чуткое отношение к жене, а иногда даже предлагали свою помощь.
Вот то немногое, что знали о ней люди. А вот какова была истинная ее история. Мой Тун, так звали женщину, родилась в Попларе. Ее мать была англичанкой, отец — китайцем. Рождение ее не было встречено с восторгом. Семья матери совершенно не признала девочку, семья мужа оказала помощь, достаточную ровно настолько, чтобы ребенок не умер от голода. Дело в том, что Мой Тун стала сиротой с очень малых лет. Вскоре родственники отца спровадили девочку в один из ресторанчиков китайского квартала, где она выполняла самую неблагодарную и грязную работу. В этом ресторанчике ей пришлось провести долгие годы. Дни тянулись один за другим, не побуждая Мой Тун к размышлению, не вызывая у нее каких-либо чувств, не пробуждая любознательности. Она жила жизнью рабыни, которая не подозревает, что можно жить иначе. Хотя она и была рождена родителями, принадлежавшими к различным расам, но унаследовала лишь восточную покорность судьбе, не переняв западной строптивости и свободолюбия. Она принимала мир таким, каким он был для нее. Она выросла в квартале, прилежащем к судоходной реке, населенном разношерстным бедным портовым людом. Воспитания она не получила, если не считать тот традиционный для китайской женщины набор элементарных жизненных правил, предусмотренных для самых нижних слоев общества.
Однажды поздно вечером в ресторан забрел молодой морской офицер. Он был сильно пьян. Мой Тун видела раньше этого моряка в городе. Она сразу узнала его загорелое, мужественное лицо, которое при случайных встречах в городе вызывало в ней смутное волнение. Моряк, хотя и был пьян, а, может быть, потому, что был пьян, обратил внимание на девушку. Надо признать, что Мой Тун была очень привлекательна, особую прелесть ей придавало смешение европейской оживленности с восточной сдержанностью. Молодой офицер без всяких трудностей овладел девушкой, которая отдалась ему совершенно безропотно. За этой ночью последовали другие. Мой Тун нравилась офицеру, он делал ей недорогие подарки, называл шаблонными ласковыми именами. Потом он ушел в море, а когда вернулся, то возобновил свидания. В конце концов все завершилось стандартным оперным финалом — он сообщил ей, что должен жениться на другой, и навсегда покинул этот квартал Лондона. Так же покорно, как отдалась ему в их первую ночь, приняла Мой Тун его прощальные слова.
Конечно, со временем у Мой Тун родился ребенок. И беременность Мой Тун, и рождение ребенка — все это не вызывало удовольствия у хозяина ресторанчика. Все же он не выставил служанку на улицу и принял на себя заботу о новорожденном. Забота эта состояла в том, что он передал ребенка на попечение старухи, известной всему китайскому кварталу. Мой Тун души не чаяла в своем малыше, он был для нее живой памятью о прекрасном возлюбленном, покинувшем ее. Она не сразу согласилась на предложение хозяина. Только тогда, когда она поняла, что вынуждена работать у своего хозяина, что другого пути зарабатывать на жизнь, свою и ребенка, у нее нет, подражать бедным девушкам, зарабатывающим на улице, она не могла, все-таки матерью ее была благородная англичанка, — только тогда она согласилась отдать ребенка на воспитание с условием, что сможет навещать его.