Безусловно, человек часто страдает и от принятия казалось бы правильных решений. И даже поступая благородно и в соответствии с понятиями справедливости — терпит потом от этого зло. Но все же это лучше, чем пострадать за неправильный поступок. Потому что страдание за преступление — это есть возмездие, это наказание и это то, как должно быть, и здесь нет места жалости или сочувствию. А страдание за правду — это то, чего быть не должно, и рано или поздно за это придет компенсация. И, как в залог этой компенсации, на земле всегда остается чувство горечи и обиды — чтобы никто никогда не смог забыть того, что где-то здесь произошла ошибка, где-то здесь произошла несправедливость — и когда-нибудь ангел, а возможно, и Сам Бог спустится на землю и исправит эту ошибку. И не утихающая боль и резонанс в душе, который производит осознание несправедливости — нужны всего лишь для того, чтобы ангел смог найти дорогу.
Мы со Славой сидели вечером на скамейке в каком-то сквере, и тихо-мирно, никого не трогая, обсуждали боевые действия, недавно начавшиеся и уже успевшие закончиться на Северном Кавказе. Маленькая страна, власть в которой, аккуратно была установлена супер-пупер-мупер мировой державой США, решила вернуть себе назад территорию, жители которой по определенным соображениям некогда отделились от этой маленькой страны и установили свое собственное управление. По крайней мере, так нам преподносили эту историю средства массовой информации. У меня не было своего мнения на этот счет, так как я был слишком далеко и реально не знал, что там на этом Кавказе происходило. Тем более я не знал, что происходило в кабинетах глав государств и министров, и какая реально ведется политика. Очевидно, что Россия, имея во всем этом какие-то свои интересы, не хотела позволить маленькой стране, вернуть назад себе эту территорию, видимо, у России были на нее какие-то свои планы. Начался конфликт интересов. Средствами массовой информации это преподносилось, как стремление США подобраться поближе к российским границам, используя для этого в качестве предлога интеграцию на Кавказе. Я действительно не брался судить о том, что же происходило на этом Северном Кавказе и у кого какие были интересы. Я не доверял СМИ и тем более тому, что говорили политики, но по каким-то причинам я больше склонялся к той точке зрения, которая преобладала в нашей стране, хотя опять же, к суждению обо всех этих событиях подходил с большой осторожностью. Я знал, что политика редко бывает чистой, и что все правители, ища какой-то собственной выгоды, всегда готовы поступиться жизнями сотен и тысяч… и даже миллионов своих людей.
Я сидел на скамейке в согнувшемся положении, с засунутыми в карманы куртки руками, и тупо смотрел прямо перед собой в одну точку, не имея при этом особого желания отражать что-либо, что происходило вокруг меня в радиусе дальше, чем на пару метров.
— Реально, не закончилась бы щас эта война — свалить бы на нее, отвлечься хоть от всего этого дерьма, от всех этих проблем, которые здесь, — произнес я.
— Думаешь, там всякого дерьма меньше? — ответил Слава после некоторой паузы.
— Хм… фиг знает, — пожал я плечами, — Там хоть как-то понятно, война, там, сражаешься за что-то. А здесь чо? Быдлятник какой-то. Люди себя ведут как говно последнее. На Пасху все бухие валяются под заборами в собственной же блевотине и кричат при этом "Христос воскресе"… Причем православная церковь — как будто ваще не существует этой проблемы, чисто, как будто бы ее нету, все прекрасно, и так и надо Пасху отмечать. Всякие чмыри ходят, наркоманы… лесбиянки… ха-ха-ха…
Здесь мы со Славой заржали.
Я сделал паузу, потом глубоко вздохнул и продолжил:
— Всякая хрень постоянно. Какие-то внутренние конфликты. Какие-то запары. Нервы. Задолбала меня нафиг эта бессмысленная тупая жизнь. Я здесь постоянно как на войне на какой-то… По ночам, короче, кричу часто. Кошмары всякие снятся, постоянно ору по ночам… просыпаюсь от собственного крика.
Слава как-то понимающе улыбнулся.
— Ты нормально ночью спишь?
— Я?… да… нормально, — как-то растерянно ответил он.
— А я ни фига, — сказал я, — У меня проблемы со сном. Еще и кошмары. Задолбала меня эта религия со своими проблемами. Столько дерьма, короче, от этого мира. Все достало.
Наступила пауза.
— Чисто какие-то такие эмоциональные какие-то проблемы… — продолжал я говорить, — Какие-то внутренние конфликты постоянно… невроз, короче… еще всякая хрень… задолбало меня это… У меня башка взрывается… — я сделал жест рукой, проиллюстрировав как примерно взрывается моя башка, — Постоянный страх здесь какой-то… Блин…
— Думаешь там, на войне, меньше страха… — как-то риторически с вопросительным оттенком произнес Слава, — Считай, там постоянно стреляют, повсюду кровь, оторванные конечности валяются… люди горят… опасность…
Я вдохнул носом воздух.
— Там другой страх. По-другому как-то все равно. Хотя конечно я не знаю… Но по-другому как-то все должно быть… И я нахрен лучше предпочту на войне сдохнуть, когда мои кишки на гусеницы танка будет наматывать, чем в этом сраном быдлятнике гнить, — ответил я, — Все равно там как-то сражаешься за что-то. А тут чо?… Чо тут делать, короче? Чо за страна? Все бухают. Все мочат друг друга, насилуют. Всякие уроды по улицам ходят. Тоже самое. Куски говна на Мерседесах по дорогам разъезжают. Никаких понятий о чести. Чисто одни только воровские какие-то понятия. Все, короче, по воровским понятиям живут… Мразь, нахрен… Чмо последнее… Блин… Чо тут делать ваще… — произнес я, зевая на последней фразе, с каким-то цинизмом и одновременно усталостью, — Люди превратились в зверье, ведут себя как бараны все.
Слава вздохнул.
— Так и хочется сдохнуть, — заключил я.
— И не говори, — понимающе произнес Слава.
— Не хочу, чтоб мои дети здесь жили в этом дерьме.
— Угу, еще фиг знает, чо здесь с ними будет. Какие-нибудь ублюдки левые зарежут на улице чисто по пьяни, — сказал Слава.
— Вот я и говорю… Как ваще здесь детей расти? — я не понимаю…
Наступила пауза. Я снова глубоко вздохнул.
Затем я улыбнулся и решил вдруг провести небольшой анализ.
— А знаешь, почему я так рассуждаю — что лучше на войну пойти сдохнуть, чем здесь в этом дерьме гнить? — сказал я, немного прищурившись и как-то под наклоном подняв свою голову к пасмурному небу, — Ведь я реально на войне никогда не был, и не совсем разумно мне так спокойно о ней рассуждать. Но знаешь, почему я сейчас все так говорю? Знаешь, почему мне так кажется? Почему у меня такие чувства возникают? Чисто с психологической точки зрения?