Солнце так натужно, словно в издёвку над Евсенеевым, веселило окружающий мир, когда он брёл домой с волочащейся по земле пустой авоськой.
Он заранее помочился в подъезде, чтобы не случился конфуз и ещё больший срам после разговора с матерью о потерянных деньгах и полуоторванном воротнике почти новой рубашки.
- Дяденька, а почему вы такой злой? - неожиданно спросил второй мальчик, пока его рыжий друг с широченными глазами слушал нравоучения. У Евсенеева сразу пропал куда-то пыл - он, ссутулившись, едва не выронив железную корзинку с продуктами, побрёл снова в очередь, вспоминая, как тогда, в детстве, открыл ключом, висевшем на капроновой верёвочке на шее, дверь квартиры, и опустив голову, прошаркал в их с матерью типовую "однушку", как старичок. Авоська, тянущаяся по полу, зацепилась за коврик у входа и потянула в квартиру. Мальчик сердито пнул коврик обратно в коридор, подняв клубы пыли на полу, и тихонько прикрыл входную дверь, чуть не запнувшись о босоножки какой-то материной визитёрши.
Из кухни, где Евсенеев обычно спал, доносились голоса матери и незнакомой тёти: мать "ворожила", как соседки перешёптывались, и к ней изредка приходили такие же, её годов, женщины - грузные, в платьях с вырезом, открывающим морщинистую шею с какой-нибудь цепочкой и кулоном. Мать им гадала, как он понимал, слыша из кухоньки разговоры про валета на сердце и короля при бубновом тузе; изредка мать давала им какие-то советы, диктовала молитвы - женщины шуршали листочками бумаги, записывая.
- ...А потом на перекрёстке подожги да уходи не оглядываясь - мать сейчас наставляла очередную клиентку. - Деньгу мне в руки не давай, ты что? На стол, на угол ложи! - мать зашипела вслед за этим. - А завтра в церкви поставишь четыре свечки...
Обессилевший от слёз и ужаса предстоящего, мальчик присел на пуфик возле комода в коридорчике. Авоська, которую он так и держал в руках, грустной паутиной легла на колени.
Из кухни выплыла очередная клиентка, жаждущая чудес и, видимо, получившая их, мимоходом потрепала Евсенеева по хохолку на голове: "и мальчик у вас милый!". Мать шла следом, как две молнии блеснули глаза, едва увидела пустую авоську.
Сын поднялся навстречу матери, едва та закрыла за гостьей дверь - красное лицо вниз, слёзы падают на потёртый коврик, полуоторванный воротник рубашки свисает вперёд.
- Ах, потерял, говоришь, потерял - сильные пальцы выдернули авоську, первый удар ею пришёлся по лицу, и второй, Евсенеев закрывался руками; после экзекуции рассказал, захлёбываясь в соплях, историю с оторванным воротником.
Мать быстро оделась и погнала его в магазин - там грузчик в пахнувшем рыбой халате едва не был разорван не хуже той самой рубашки; и сколь не натренированы в брани были продавцы - мать сумела их перекричать, на потеху посетителям-покупателям. Под конец заведующая магазина подбежав, втиснула в ладонь матери скомканные, синенькие и потные пять рублей, компенсацию за мальчишеский предмет гардероба, но мать ещё около минуты поминала ОБХСС и "торгашеские морды".
Вот в тот вечер Евсенеев, отстояв после прихода домой час коленями на гречке, и понял настоящую ответственность по отношению к деньгам, тем более к тем, что даёт мать.
...Касса забарахлила, мужик с перцами и буханкой хлеба завозмущался, тем более что кассир выскочила из-за кассы и куда-то в подсобку побежала. Очередь в несколько человек за спиной Евсенеева принялась роптать. Он оглянулся на давешних мальчишек - те держали в руках пакет ядовито-оранжевого цвета. Рыжий, выслушавший нотацию, отвёл глаза в сторону, а белобрысый, осадивший Евсенеева ненароком своим детским вопросом, вдруг заулыбался.
Евсенеев взглянул в окно - снеговая куча-"шлюха", кажется, решила умереть окончательно - её отчаянно насиловали ледорубом и лопатой двое мужиков в фуфайках и оранжевых жилетах поверх них.
Он снова подошёл к ребятам:
- И есть желание на такую отраву мамкины деньги гробить? - раздражение Евсенеева уже давно прошло, как всегда, когда выговорится.
Рыжий паренёк смолчал - серые глаза смотрят в сторону с опаской, видно задел его этот лысоватый дядька. А белобрысый весело вскинул зелёные зрачки:
- А это мои деньги, ну то есть папки моего!
- А мамка не в курсе, стало быть, на что тебе папка деньги...
- А у нас мамки нет теперь! - Зелёный глаз озорно смотрит.
- Умерла... - Евсенеев, при всей брюзгливости своей натуры, всё же не мог выслушивать про такое чужое горе - у него мать хоть живая, и живёт всё так же вместе с ним, в полученной ими позднее двухкомнатной квартире со всеми удобствами; с удовольствием возится с пятилетним внуком, Кирюшкой, которого раз в неделю привозит бывшая жена - развелись два года назад, а право видеться с внуком и сыном мать и Евсенеев отстояли в суде. Но к чужому горю, к сиротству, Евсенеев всегда был неравнодушен. Мать часто приговаривала ему в детстве: "вот подохну, в детском доме уж сопли на кулак помотаешь!", и Евсенеев тогда плакал и исполнил свой детский зарок - никогда не бросить мать одну, даже когда вырастет.