Выбрать главу

- Да не умерла, вы что? - белобрысый цинично хохотнул - ушла она от нас с папкой! Да и пускай валит, прошма...

- Ты как о матери говоришь, сопляк зелёный! - от святотатства юного собеседника Евстенеева перекорёжило. Родная мать ушла от сына и мужа, скорее всего оттого что была шалавой, а муженёк тупорылым обалдуем, а сынок, вот что тут сейчас ругает родную мать - сын шалавы!

Евсенеев размахнулся было левой рукой - в правой находилась корзинка с продуктами, - но не смог ударить. Белобрысый зажмурился, а рыжий неожиданно тонко вскрикнул.

- Проблемы? - мордатый охранник поигрывал брелоком с ключами. Из очереди завопила какая-то клуша:

- Да он уже битый час ребятишкам покоя не даёт - подойдёт да отойдёт, да снова! Вы его проверьте, может этот... педофилец какой!

Кровь отхлынула от желтоватого лица Евсенеева, чтобы затем ударить приливом вновь - даже залысины покраснели. Корзинка с продуктами выскользнула из рук, - лоток с куриными крылышками скользнул по кафелю к начищенной туфле охранника.

- Вы... в-вы... - вы как смеете, они тут начали, они тут нагло... - голос Евсенеева напоминал грозное клокотание индюка, все присутствующие небольшого магазина, казалось, смотрели только на него. Мальчишки вместе с чипсами прошмыгнули к кассе, а охранник ухмыльнулся.

Евсенеев, споткнувшись о корзинку на полу, двинулся к выходу - вслед неслось перешёптывание.

Весеннего настроения как не бывало - он тупо встал неподалёку от магазина, наблюдая, как мужики в оранжевых жилетах расправляются с кучей-"шлюхой". Один, забравшись на самую вершину, саданул ледорубом - и та словно по-человечески охнула, вся потекла...

Снова нахлынуло почему-то из детства: Евсенеев, лет одиннадцати, долго ворочается на своём диванчике в кухоньке, ему не спится; через тонкую стенку слышно, что и мать помолилась, как всегда делает, прилегла на свою кровать - и тоже не может уснуть. И, Евсенеев слышит, что-то вдруг зашептала-зашептала так неразборчиво. Мальчику стало почему-то боязно. Хотел было окликнуть мать через стенку - как вдруг возникло непередаваемое ощущение, что они уже не одни в ночной их маленькой квартире.

Скрипнул паркет в коридорчике, следом - дверь в комнату матери. Через секунду мать порывисто задышала, заворочалась, повизгивали пружины кровати, но недолго - вскоре она, облегчённо выдохнув, затихла.

Следом уснул и Евсенеев. Тогда он и испытал почему-то во сне первое... он будто сидел за партой в шкое, и его соседка по парте всё так к нему прижималась и... и...

Утром ему было страшно стыдно, он рассказал про это матери, ожидая что она даже его побьёт, а не то что выругает. Мать нахмурилась, но бить его не стала - только поругала немного, и заставила записаться в спортивный кружок.

Дворники наконец-то победили зловредную снеговую кучу, и теперь разбрасывали лопатами комки снега и льда вперемешку с окурками, разноцветными бумажками и прочим мусором.

Он, несколько успокоившись, вернулся обратно в магазин - в дверях столкнувшись с теми двумя поганцами - мальчишки с тупыми рожицами чавкали чипсы. Увидев Евсенеева, прижались спиной к стенке, но тот лишь презрительно глянул в их сторону.

Он, больше не пользуясь корзинкой, снова сгрёб с холодильного прилавка вареники, замороженные крылышки и двинул к кассе. За время отсутствия очередь рассосалась, клуша, бросившая ему обидные слова, укладывала покупки в хозяйственные сумки.

- Пакет нужен? - касса с жужжанием выдала чеки.

Евсенеев не ответил, молча вытягивая из кармана свой, расправил: потёртый, с дырочками на сгибах - но ничего, сойдёт ещё на несколько походов в магазин. Чем покупать...

- И ещё посчитайте маленькую шоколадку.

Настроения никакого не было в помине. Евсенеев прошёл в винно-водочный отдел, попросил маленькую бутылку водки - "шкалик", как такие называл отец.

Отца он редко вспоминал - и там особо нечего было вспоминать. Частые выпивки с друзьями, пока мать была на работе; Евсенеева отец постоянно, уже изрядно выпив, звал громким голосом, и тот, оторвавшись от машинок и кубиков, наступая на носы сползающих колготок, торопился на кухню, где было накурено, а отец и пара его друзей уже открывали третью бутылку "белой".