…«фельдфебеля в Вольтеры даст» — измененная реплика Скалозуба из 4 акта «Горя от ума» А. С. Грибоедова.
Стр. 223…ежели в 1880 году потребуется устроить для вас новый септеннат… — Септеннат — установленный в ноябре 1873 г. семилетний срок президентских полномочий Мак-Магона, которые были прекращены в январе 1879 г. после провала готовившегося с его участием монархического переворота.
Стр. 227…защита Базена адвокатом Лашо… — Маршал Базен был судим в 1873 г. за измену родине во время франко-прусской войны.
Стр. 228…г. Спасович <…> играл <…> роль противо-овсянниковскую… — В. Д. Спасович в деле Овсянникова представлял интересы страховых обществ; с этих компаний обвиняемый намеревался получить крупную страховую премию за умышленно подожженную мельницу.
…г. Потехин <…> без церемонии обвинил русскую литературу… — В жалобе, поданной С. Т. Овсянниковым в СПб. судебную палату и составленной его поверенным П. А. Потехиным, шла речь о «притеснении со стороны литературы» — «прошение составляла рука юриста, очевидно, тонкого в казуистике и опытного в кляузах. На всякий случай он не забыл даже литературу лягнуть» (Г. З. Елисеев. Внутр. обозрение. — ОЗ, 1875, № 9, стр. 68).
…на Сенной — на главной базарной площади столицы.
…адвокатура выказала намерение отмежеваться от области общих умственных и нравственных интересов… — Наиболее отчетливо это «намерение» сформулировал К. К. Арсеньев («Заметки о русской адвокатуре»), с которым полемизировали «Отеч. записки»: «послушайте, что пишет <…> Арсеньев: «…Желание адвоката охранять неприкосновенность своей репутации <…> не должно доводить до малодушной боязни перед общественным мнением». Елисеев, доказывая, что «адвокат есть представитель общественного взгляда или, если угодно, общественной совести относительно применяемости идеи закона к данному преступнику», обвинял «в наивности, или, правильнее сказать, в невежестве» адвоката, «не подозревающего, что он — представитель общественного мнения» (Г. З. Елисеев. Внутр. обозрение. — ОЗ, 1875, № 4, стр. 301–303).
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Впервые— ОЗ, 1882, № 8, отд. II, стр. 248–258 (вып. в свет 17 августа). Под заглавием «Июльское веяние» и за подписью «М. С».
Сохранились рукописи первой и второй редакции (частично — ЛИ, т. 11–12. М., 1933, стр. 284–293).
Статья написана в июле 1882 года в Ораниенбауме. На полях рукописи первой редакции имеются записи карандашом, относящиеся к развитию сюжета: «Околот<очный>. Если так — спроси. Я ваш<ество> завсег<да> лучше спрош<у>. Компрометирует общ<ество> шпион. Дерунов сосет и человеком делает. Еврей сосет и скорлупки бросает. Сцена из евр<ейского> быта». Во время работы над рукописью первой редакции очерка Салтыков предназначал его не для цикла «Между делом» («Недоконченные беседы»), а хотел им завершить «Письма к тетеньке». Так как появившееся незадолго перед этим в майской книжке очередное «Письмо к тетеньке» напечатано с подзаголовком: «Письмо девятое и последнее», то он дает очерку заглавие «Postscriptum». На связь с «Письмами» указывают и начальные строки рукописи:
Вы чересчур уж требовательны, милая тетенька. Засыпали меня вопросами. С чего вдруг поднялась возня с евреями? что означают текущие административные перемены? что такое происходит в Египте? и проч. Все-то вы хотите знать и на все требуете ответа. Даже поступок околоточного, который убил на Петербургской стороне купца, — и тот интересует вас. Не замешана ли тут внутренняя политика? спрашиваете вы, и каких дальнейших поступков следует ожидать?
В процессе работы над рукописью второй редакции замысел Салтыкова изменился, он решает не заканчивать этим очерком «Письма к тетеньке». Он зачеркивает в рукописи приведенные выше строки и вместо прежнего заглавия «Postscriptum» пишет новое: «Июльские размышления». Текст второй редакции более близок к журнальному, который, в свою очередь, почти не отличается от текста отд. Изд. 1884. Приводим один из наиболее важных вариантов первой редакции.
К стр. 233, после данного в иной редакции абзаца: «В том-то и беда наша…» —
Начну с вопроса — еврейского.
По моему мнению, корень этого вопроса — в темпераментах. Темпераменту русскому претит прежде всего внешний вид еврея. Все-то он движется, все-то высматривает и все что-то жует и сосет.
— Что, еврей, сосешь?
— Музицка шашу.
Ужасно это сердит. Мужичка сосать не диковина; и Колупаев, и Разуваев, и Дерунов — все сосут. Но они сосут и в то же время «человеком» делают. Стало быть, есть тут и воспитательная цель.
— Я тебя сосу, — говорит Дерунов, — да я же тебя и «человеком» сделаю!
И точно. Стоит только выдержать эту воспитательную практику — и «человек» готов. Сначала Дерунов называет его «крестником», потом начинает шутить, что, мол, мы «на одном солнце онучи сушили», а потом, смотришь, крестник уж и сам начинает, благословясь, посасывать Дерунова. Словом сказать, процесс сосания идет здесь и «по-милу», и «по-божецки» и никогда так, чтобы совсем без остатка. «Ты за меня, я за тебя, а бог за всех — так-то, милый друг!» «Точно так, ваше степенство!»
Разумеется, выдерживали немногие, но тут уж Разуваев не виноват.
— Я все силы-меры употреблял, чтобы его «человеком» сделать, — говорит Разуваев, — ан из него вышел пентюх!
Пентюх! но кто же об пентюхах говорит!
Напротив того, еврей никаких воспитательных целей в виду не имеет, именно <?> «человеком» сделать не намеревается. Он просто возьмет «музицка» двумя пальцами, пососет и скорлупку выбросит. Потом возьмет другого «музицка» — и опять выбросит скорлупку. Когда же скорлупок наберется достаточно, он соберет их в кучку и продаст.
Никакого разговора «по душе», «по-милу» при этом не происходит. Одна только оговорка! «шаши мене, ежели можешь!»
— То-то, Давид Саулыч, что не изловчились еще мы!
— А коли ты не можешь, так я тебя шашу!
И дело с концом.
Но, кроме «божецких разговоров», есть и еще разница между Деруновым и евреем. Дерунов обыкновенно выходит на промысел в одиночку. Жена его в это время «гуляет», а дети воспитываются в пансионах, с тем чтобы из них вышли «добрые господа». Напротив того, еврей сосет целым родом. Не только он, старый Давид, но и Рифка, и Рохля, и Иосель, и Идек, и Элья — все жуют скорлупки и выплевывают. Как хотите, а это обидно. И никто из этих сосущих и жующих однажды ничего прожеванного не отдаст. А в довершение всего, никогда он сыт не бывает, а громадное большинство детей редко в довольстве живет. Потому что едва только начнет еврей порядком насасываться — сейчас его к капитану-исправнику, а ну, показывай, жид, что у тебя в потрохах есть? Посмотрит капитан-исправник, посмотрит заседатель — много ли останется?
— И зачем я пошел — не знаю!
Только и всего.
Разумеется, частенько-таки выискиваются и такие молодцы, которые несомненно на пользу сосут, но такие удачники обыкновенно бегут из «своих мест» в большие центры и там заканчивают свое поприще в виде банкиров, железнодорожников, а прежде в виде откупщиков. Вот по ним-то и составилось мое <?> мнение о еврейском благоденствии.
Верхний угол следующего листа вместе с текстом оторван. Приводим одну из вставок к оторванной части текста:
Но это бесчеловечие явится еще более осязательным, если припомнить, что нет на свете вещи более общедоступной, как предание, и что, следовательно, это последнее прежде всего становится достоянием толпы, и без того обезумевшей под игом собственного злосчастия. Именно такого рода характер имеет предание, наложившее клеймо отчуждения на еврейское племя. Когда я думаю о положении, созданном образами и стонами старой легенды, которая преследует евреев из века в век на всяком месте, — право, мне кажется, что я с ума схожу. Сдается, что зияет безграничная и бездонная пропасть, наполненная кипящей смолой, и в этой пропасти мучится человек, у которого отнято все, даже право на смерть.
Поводом к написанию «Июльского веяния» послужили еврейские погромы, прокатившиеся по югу России весной и летом 1881–1882 гг.1. Откликаясь в своей сатире и публицистике на все главные явления текущей общественной жизни, Салтыков не мог обойти молчанием этих событий и всего еврейского вопроса, резко обострившегося в период так называемой «народной политики» гр. Н. П. Игнатьева и сохранившего напряженность и при его преемнике на посту министра внутренних дел гр. Д. А. Толстом. Сатирическому обличению «народной политики» посвящены многие страницы в «Письмах к тетеньке» (см. т. 14 наст. изд.). В «Июльском веянии» Салтыков продолжает критику этой реакционно-демагогической и националистической политики применительно к «еврейскому вопросу». Но предметом внимания писателя являются здесь не правительственные мероприятия как таковые. В еврейском вопросе они отличались определенной двойственностью. Изданные в мае 1882 года «Временные правила о евреях», с одной стороны, вводили ряд мер чрезвычайно стеснительных для еврейского населения, а с другой стороны, ставили своей целью не допускать антиеврейских беспорядков. Последнее объяснялось, однако, не просвещенно-гуманной позицией власти, но паническою боязнью всяких активных движений народных масс, «толпы», хотя бы и возникавших на архиреакционной расово-шовинистической почве. При обсуждении «Временных правил…» в Комитете министров, его председатель М. Х. Рейтерн с полной откровенностью указал на эту подоплеку: «Сегодня, — сказал он, — травят и грабят евреев. Завтра перейдут к так называемым кулакам <…> потом