Видно, и впрямь чем-то далеким, подернутым дымкой истории были двадцатые годы для этих вот парней и девушек, которые, шумно разговаривая, пересмеиваясь, перекликаясь, шагали группами и в одиночку взад и вперед по тротуарам. Иван Игнатьевич смотрел на них, на новые дома, на всю главную улицу, почти совершенно новую для него, и ему было немножко грустно. Хотелось встретить знакомое лицо, тем более что для него-то в этом поселке двадцатые годы были только вчерашним днем. Хоть и неузнаваемо изменился поселок, а все-все неуловимыми приметами напоминало Хлебнову о его молодости, о бурных, боевых годах, проведенных в этом тихом сейчас местечке, где по улицам пробегал весенний ветерок и улыбались друг другу встречные.
— Чего ж ты хочешь? — пробормотал Хлебное сам себе, подходя к газетному киоску. — Заглядывал-то сюда последний раз лет двадцать пять назад, а надеешься знакомых встретить. Маловато их здесь осталось, да и те вряд ли помнят.
Он купил свежую «Правду», областную и районную газеты и направился к парку, окружавшему районный Дом культуры.
Так уж повернулась жизнь Ивана Игнатьевича, что надолго, почти навсегда покинул он места своей молодости. И работа, и семейные обстоятельства удерживали его вдали от родных мест. Даже побывать в них не приходилось. Но в длинной цепочке воспоминаний самыми яркими всегда оставались воспоминания об этих местах. Поддерживались эти воспоминания письмами, но потом адресаты разъехались, затерялись в гуще событий, а кое-кого из них уже не стало в живых. Так и рвались ниточки связи с близким сердцу уголком родной земли.
Однако теперь, оживленные приметами окружающего, воспоминания стали настолько отчетливыми, будто перед Хлеб новым раскрылся альбом с пожелтевшими фотографиями тех лет. Подходя к Дому культуры, массивному двухэтажному зданию, Иван Игнатьевич ясно видел на его месте покосившуюся часовню, о которой столько раз заходил разговор в ячейке комсомола. Входя в парк, он представлял церковное кладбище с могилками, гнилыми крестами и группами «верующих», раскладывающих на могильных холмиках всякую поминальную снедь: от крашеных яиц до бутылок с водкой.
Сейчас парк был пуст. Конца рабочего дня дожидалась танцевальная площадка. Пустовали волейбольная и баскетбольная площадки. Парковые скамеечки ждали более позднего часа — конца вечернего киносеанса, когда их займут мечтательные одиночки и влюбленные «ары. Тополя, превратившиеся с тех пор, как их последний раз видел Иван Игнатьевич, в могучие деревья, стояли еще голыми. Но их ветки набрякали почками, а тонкая кожица веток отливала желтизной, выдавая теплым светом своим начало бурного хода животворящих соков.
И одно лишь было старым, извечным, до мельчайших подробностей знакомым и до боли памятным сердцу — вид на весеннее половодье, на кромку лесов, на весь приречный пейзаж.
Хлеб но в, опустившись на скамейку, положил газеты рядом с собой, но не стал их просматривать, а, не отрываясь, глядел вдаль на голубое зеркало воды, величавое и безмятежное, на полузатопленные заросли ивняка, на сверкающие жирной чернотой скаты полей и на маленькие заречные деревушки.
Особенно привлекала его внимание деревня Средняя Грива. Она состояла всего из одной улицы. Многие дома были срублены, по-видимому, всего лишь два-три года назад. Улица взбегала на горку, с обеих сторон которой пролегли лощины. На дне лощин стояла вешняя вода, сливавшаяся с озером. Казалось, что деревня расположена на полуострове. Солнечные лучи ярко освещали Среднюю Гриву, и, несмотря на дальнее расстояние, ее дома были видны до мелочей, до деталей стройки и наличников на окнах.
Однако не изменения в Средней Гриве, не ее рост занимали думы Хлебнова. Перед его мысленным взором проплывал день, очень похожий на сегодняшний. Дело было тоже весной, только чуть позже, когда спала вода и просохла тропка через лощину, связывающая Среднюю Гриву с большим трактом…
Как наяву увидел Иван Игнатьевич утро того дня. Накануне было принято решение о раскулачивании владельца двух домов, многих десятин земли и большого количества скота в Средней Гриве — некоего Василия Заугорина. Вечером было принято решение, а утром на следующий день пять представителей власти, в числе которых был и Ваня Хлебное, отправились в Среднюю Гриву.
Самого старика Заугорина не было дома. Он принимал участие в эсеровском мятеже и после этого не показывался в родных местах: очевидно, ушел с бандами в леса. Хозяином остался его сын Алексей — здоровенный парень с плечами, как говорится, в косую сажень. Рыжий, кудрявый, с веснушками на горбатом носу и с нахальным взглядом больших зеленоватых глаз навыкате, он приобрел громкую известность первого драчуна в округе. И хотя Ваня Хлебное был старше Алексея на два года, тот несомненно превосходил его физической силой.