Затем он сел, повернулся лицом к темнеющей полоске воды и зло сплюнул в нее. Плевок не долетел и выделился на снегу темным пятнышком. Куртмала провел рукой по губам, посмотрел и отчетливо различил при лунном свете кровь. Тогда он встал и, шатаясь, стоял несколько минут. Потом пошел, обходя полынью, на противоположный берег, с трудом переставляя ноги, проваливаясь по пояс в снег.
За ним по нетронутой снежной целине неровной цепочкой потянулись глубокие рыхлые ямы.
…В морозный зимний полдень спокойно и безлюдно на улицах небольшого северного городка Снегова. Сквозь замерзшие окна не разглядишь, что делается снаружи. В такой полдень, когда термометр показывал сорок градусов ниже нуля, в Снегов со стороны леса вошел человек. Его одежда и небольшой рюкзачок за плечами обледенели. На полусогнутых ногах, нетвердой походкой человека, перенесшего тяжелую операцию и только что вставшего с больничной койки, подошел он к высокому зданию лесного техникума.
В коридорах было тихо. Заканчивались последние лекции первого дня зачетной сессии заочников. Куртмала направился в учебную часть. Сбоку, из актового зала, навстречу ему вышел рослый мужчина. Это был заведующий учебной частью техникума.
— A-а, товарищ Куртмала прибыл, — улыбнулся он. — Ну как? Подготовились?
— Опять вот опоздал, Иван Михайлович, — смущенно пробормотал Куртмала.
— Что, снова работа замучила? — посмеивался завуч, но неожиданно переменил тон: — Погодите-ка. Что это с вами? Что-нибудь случилось?
— Да так, Иван Михайлович, пустяки.
— Ну, пустяки или не пустяки, — серьезно сказал завуч, — а идите-ка в общежитие, отдыхайте, набирайтесь сил. Я запишу вас в список прибывших.
По дороге в хозчасть Куртмала остановился около щита с объявлениями и посмотрел расписание на завтра. Первая лекция — дарвинизм. Он подумал, вспомнил о чем-то, улыбнулся. Щит поплыл перед его глазами. Вместо щита появился лес. Полная луна взошла на небо. Черные тени деревьев упали на искрящийся снег. В темной полынье под обрывом барахтался человек…
— Товарищ Куртмала, что с вами?
Куртмала открыл глаза — он спал, прислонившись к стене. Перед ним стояла секретарша Аня с листком бумаги в руках.
— Устал немного, Аня.
— Слушайте, товарищ Куртмала, — заторопилась Аня, — мы устраиваем завтра коллективный выход заочников в театр. Вы примете участие?
Она прижала листок к стене, приготовилась записывать.
— Обязательно приму, — сказал Куртмала и улыбнулся счастливой, по-детски простодушной улыбкой, — обязательно!
Счастливый день Терехи Румянцева
А и хороша же Ломенга-река! Не только красотой своей, но и чистотой необыкновенной. Пробилась она от севера к югу сквозь леса раменные, тишиной заколдованные. Бежит сквозь сурамени, человеком изреженные.
Катится мелкой волной в луговых берегах, на которых выстроились цепочками столбы — бревна и валежник во время паводка от заливных лугов отбивать.
Струя у Ломенги цвета стального, но чуть синевой отдает. Чистится струя, свежится по дороге — на галечных переборах, на песчаных отмелях. Приволье тут рыбе, раздолье. И от первоистоков до самого до Суножа не то что на берегу, а и поблизости от реки — ни одного стока от предприятия какого-нибудь, ни кладбища, ни гнилой болотины. Забредет по колено в воду лось и пьет. Пьет и заяц, и другой зверь, и птица всякая.
Ложись и ты грудью на берег, руками у воды упрись, губами струи достань. Пей!
Глаза у приречных жителей — у многих — цветом струю Ломенги напоминают.
Народ крупный, малоразговорчивый. Леса не боятся, зверя не боятся, работы не боятся. Смерти, может, побаиваются, а пуще нее болезни: нет хуже належаться, самому намаяться, других намаять. А еще того хуже, что неизвестно для чего живешь. Помирать не помираешь и жить не живешь.
Вот об этом у Терехи Румянцева все думы, когда он к Шартановскому перевозу на берег Ломенги приходит. Посидеть. А ходит он летом почти что каждый день.
…У реки еще свежестью недавней ночи обдает, но по всему видать — день будет каленый, настоящий июльский. Только что катер протащил крытую баржу, и мягкая волна не остывшей за ночь воды моет сухую глину крутого берега, шлепает в борта парома. Перевозчики спускали для прохода баржи канат, а теперь, поднимая его, поухивают у шутихи на другом берегу.
Терека с этого берега смотрит некоторое время на их работу, потом садится на бревно, закуривает и переводит взгляд на воду. Семьдесят лет, с первого года жизни своей, смотрит он на эту струю и не может наглядеться. Отражается в глазах его река, и сама глаза весь свой цвет и свет от реки переняли.