…В столовой было тихо. Один-единственный посетитель, подвыпивший мужчина в грязной фуфайке и ватных брюках, дремал, навалившись грудью на стол. Соня подсчитывала за буфетной стойкой дневную выручку. Ее руки быстро раскладывали деньги по разным кучкам, но лицо было безучастным, обострившимся и словно озябшим. Саша, не здороваясь, прошел в дальний угол, сел за столик около окна и погладил крупные холодные листья большого фикуса, стоявшего рядом со столиком.
Соня уже шла к нему по проходу, привычно лавируя между столами. Остановившись шага за два, она сказала, пробуя улыбнуться:
— Что будете кушать?
Но её лицо было жалким, и шутка не получилась.
— Садись, — тихо сказал Саша, беря ее за руки и сажая на соседний стул.
Несколько минут они сидели молча.
— Ты уж меня прости, — глуховато пробормотал Саша. — За все извини…
— Не надо, — перебила Соня, и губы ее дрогнули. — Я ведь понимаю все. Что ж, — голос ее на секунду прервался, но потом снова окреп, — значит… не судьба.
— Эх, не то, Соня, не то, — заговорил Саша, глядя в окно, за которым царила тьма, и слова его падали в пустоту столовой, как крупные капли воды в глубокий колодец. — Там у меня не судьба. Там… — он неопределенно мотнул головой. — Не могу я так. Хочу, чтоб было все легко, просто, понятно. А тут наоборот. Замучился. Не хочу. Завтра расчет возьму. Бери ты. Уедем. Послезавтра уедем. Быстрей. Ты уж меня прости. Я тебя не обижу…
Соня уронила голову на большую его руку, лежащую на столе, и чистые девичьи слезы, слезы обиды и нечаянной радости, глубокого горя и нескладно начавшегося счастья покатились по пальцам на грязную, захваченную десятками рук клеенку…
Уезжали через два дня. В кузове было несколько пассажиров. Позади оставались километры. Вот еще один знакомый поворот дороги, вот другой. Чемоданы подпрыгивают на небольших ухабах, пассажиры тесней жмутся друг к другу. Снежная пыль из-под задних колес завихряется и оседает в кузове. На правом скате монотонно и раздражающе хлопает перемычка. Машина идет быстро.
Саша сидит напротив Сони и глядит поверх ее головы на убегающие деревья. Соня молчит. Молчат и остальные путники.
«Хоть бы перемычка оборвалась, — тоскливо думает Саша. — Остановиться бы, побыть на одном месте, чуть-чуть поближе к Гале. Или мотор бы заглох. Зачем так быстро? Взглянуть бы одним глазком. Не разговаривать даже. Уехал, не простился… Да разве можно было прощаться? Не выдержал бы, остался. Нет, пусть не обрывается перемычка. У него крепкий характер: он переборет себя. А вот и Соня сидит напротив. Она молчит, понимает его состояние. Чуткая! Ведь правда, она немного похожа на Галю? Кроме того, она девушка славная, с мягким характером, замечательный товарищ. Будет хорошей женой».
Коммутатор
Звенят провода. В ясный день и в плохую погоду, зимой и летом, в стужу и зной поют провода свою бесконечную песню. Над лесами и реками, над оврагами и разъезженными колеями дорог, от села к селу, от города к городу протянулись они, то покрытые пушистым инеем, то увешанные каплями дождя, то повисшие от палящей жары, протянулись и несут людям новости, радость, счастье, а подчас и тяжелое горе. И там, где давно не ступала нога человека, над буреломом вековой тайги, вдруг раздастся мелодичный и печальный звон: это провода понесли в далекий район важную весть. Вспорхнут с них ласточки, начав описывать в небе круги, поднимет голову удивленный бурундук, вздрогнет и остановится лисица, крадущаяся с добычей в зубах, а провода неумолчно и нежно звенят и поют над лесом.
Многие думают, что в песне проводов повинен один лишь ветер. Но, по-моему, это не так. А разве Лида, которая с раннего утра садится за коммутатор, играет в этом деле последнюю роль? По-моему, именно тонкие Лидины пальцы, быстро пробегающие по штепселям, вызывают к жизни далекую песню проводов. Переставит она штепсель из одного гнезда в другое — и сразу зазвенит линия, протянувшаяся на десятки верст. Вот каким огромным музыкальным инструментом владеет эта небольшая синеглазая девушка, в которой на первый взгляд никто не заметит чего-либо особенного.
Придя на работу, Лида садится к коммутатору, надевает гарнитуру, и мир вокруг нее оживает. Слышны шорохи, трески, далекие приглушенные разговоры. Мир говорит, спорит, жалуется, смеется… Наконец вздрагивает, поднимается и начинает дрожать лепесток вызывного клапана, и чей-то могучий бас рычит: «Станция! Алё! Дайте гараж!» Это значит, что рабочий день начался…