Новый добровольный экскурсовод, лишь только мы сошли на остров, стал рассказывать историю о монахе. Слыхивал я ее в разных изложениях и читывал тоже не совсем в одинаковых интерпретациях. А тут розовощекий и приземистый старикан оказался прямо-таки поэтом.
— А она все ждала, все по берегу ходила, сама не своя. Хоть и бушевало озеро, а она знала, верила, что он плывет. А когда он тонуть начал, сердце ей весть подало. И она бросилась навстречу ему. Не много друг до друга не доплыли, только бы руки протянуть, — и потонули. А души их в озерных чаек превратились…
Все слушали и смотрели на чаек, взлетавших над хрустальной ширью и садившихся на водное зеркало.
Дело в том, что существует рассказ, о пять-таки местная легенда, что один монах влюбился в красавицу поселянку, а она в него. И по ночам плавал он на свидания к ней, А в одну бурную и холодную ночь — кое-кто приурочивает это событие к весне — не доплыл до любимой, утонул.
— Ну, еще одна бывальщина, — иронически заметил я, когда толстячок кончил говорить. — Теперь кто-нибудь еще чего-нибудь придумает.
Мы несколько поотстали от основной группы, входившей в проем стены — бывшие ворота. Петр слушал мой ворчливый комментарий, но вдруг запротестовал:
— А я, знаете, верю этому: сердце весть подает, сердце — вещун… У меня у самого таких два случая в жизни были. И уж настолько памятны!
— Да и у меня бывало, — сказал я, стараясь не сбиваться с насмешливого тона. — Скажем, один раз в Ярославле…
И я рассказал Петру, как я однажды нечаянно-негаданно очутился во Владимире.
В Ярославском книжном издательстве я встретился с известным владимирским прозаиком Н. Мне всегда нравилось его творчество, и я мечтал познакомиться с ним. Оказалось, что и он интересуется моей работой. Нас познакомили, и — слово за слово — мы оказались в ресторане при гостинице с гостеприимным названием «Медведь», где, кстати, и находились, неподалеку один от другого, наши номера.
Надо отметить, что был декабрь, самое глухое время, да к тому же вьюжило, пуржило, так что завечерело чуть ли не сразу после обеда. Вышли мы на улицу подышать свежим воздухом и оба загрустили.
Мне совсем нельзя выпивать в чужом городе: становится одиноко, тоскливо и грустно до невозможности. Ничего не интересует, хочется уехать, все равно куда. Видимо, такое же состояние было и у Н. И он вдруг предложил:
— Что мы здесь еще ночь валяться будем? Тоска смертная. Махнем во Владимир?
Сказано — сделано. Сдали номера. Все вопросы были решены чуть ли не мгновенно. Закипела в нас энергия путешественников и первопроходцев. Но оказалось, что все общеизвестные виды транспорта на Владимир… отправились раньше. И нам остается ехать на… такси.
Это мы и сделали. Тот, кто знаком с российскими просторами, легко представит себе размер и размах этого предприятия. К тому же прямая дорога была закрыта из-за ветеринарного карантина на одном ее участке, и мы поехали через Москву!
Шофер, к которому мы обратились, оказался человеком бывалым. Он не спросил у нас ни документов, ни справки из психиатрической больницы. Он просто-напросто включил зажигание и заявил, что мы будем должны оплатить ему обратный холостой пробег, ибо вряд ли он, по его выражению, где-нибудь еще найдет таких пассажиров.
Эх, н лихая была поездка! Что там тебе тройка с бубенцами! Как-никак на хорошей скорости через три области… По дороге я стал уговаривать Н. свернуть и сделать один заезд, потому что он указал, где можно поворотить и проехать в Алепино, к Владимиру Солоухину.
Н. отговорил меня, резонно объяснив, что Солоухин в Алепино по зимам не живет, да и не приглашал он нас в гости. К тому же Н. заявил, что сердце предсказывает ему, что во Владимире нас ждет что-то очень хорошее… И поездка продолжалась.
Летел навстречу стремительный снег, ерзали «дворники» по лобовому стеклу, уютно было в теплой машине. И радио, включенное на полную мощность, щемило нам души песнями слишком рано умершего приятеля Н. Алеши Фатьянова.
— И что же вы думаете? — закончил я. — Прав он оказался, сердце не обмануло. Как раз на банкет угодили: у его приятеля, другого владимирского писателя, день рождения отмечали. Прямо к праздничному столу и заявились. Там никак понять не могли, каким образом мы добрались, Словно с неба свалились.