«Обезьяна! Свалилась, ушибла палец и сосет его».
Цель была достигнута, и Тинг успокоился. Он отдышался, вытянул ноги, подпер руками голову.
Обезьяна продолжала скулить. Концы листьев папоротника щекотали ей бока, и она нетерпеливо ерзала, громко чмокая.
Только теперь Тинг заметил, что обезьяна велика для макака или мартышки. На гиббона она была совсем не похожа: коренастая, плотная, с короткой крепкой шеей. Тинг видел разных обезьян в зоопарках и на рисунках и мог отличить гиббона от макака или шимпанзе.
«Новая порода… А ведь новую орнитоптеру я упустил! — вдруг вспомнил он. — Красные хвостики… Удивительно! Или ее и не было, а я просто ошибся спросонок?»
Но обезьяна была здесь. Стоило протянуть руку, чтобы дотронуться до ее спины.
Сломанным стеблем Тинг пощекотал волосатую спину. Обезьяна заерзала, передернула плечами. Пощекотал еще. Локтем согнутой руки обезьяна почесала бок, выгнула руку, чтобы почесать спину. Кончик стебля задел ухо, и тотчас же коричневая рука хлопнула по уху. Тинг едва успел отдернуть прутик.
Теперь обезьяна уже не скулила и не чмокала. Она чесала бока, пробовала чесать спину, хлопала ладонью но затылку, по шее.
Тинг так увлекся, что не заметил перемены: движения обезьяны становились все резче. Она злилась, а кончик прутика бегал и бегал по ее спине и затылку.
Внезапно обезьяна вскочила и повернулась…
Тинг окаменел с протянутой вперед рукой.
С громким криком обезьяна метнулась в сторону. Задела стебель ротанга,[2] укололась о шип и с визгом исчезла в зарослях.
Издали донесся громкий рев.
Вскочив, Тинг побежал за обезьяной. Он прыгал через кусты папоротников, ломал какие-то стебли, спотыкался о корневища.
— Скорей! Скорей! — задыхался он.
Впереди трещали кусты, вверху кричали перепуганные шумом синие птицы с длинными хвостами. Стебли лиан хватали Тинга за ноги и не пускали. Заросль папоротников была бесконечной.
Папоротники исчезли, словно их и не было. Исчезли деревья и лианы. После полумрака леса Тинга ослепил яркий, режущий глаза свет.
Тинг остановился.
Меж кустов и красно-синих шапок цветов мелькала обезьяна. Она бежала не на четвереньках, а на двух ногах. Переваливалась, размахивала руками, словно опираясь ими о воздух, но бежала на двух ногах.
Увиденное не успело войти в сознание Тинга. Из-за куста вышла вторая фигура, вдвое больше первой. Она грузно переступала двумя ногами. Темное тело было покрыто темными же волосами.
Маленькая фигурка подбежала к большой.
— Ууууй, уууй! — раздались знакомые Тингу звуки. Эти звуки словно разбудили Тинга. Он увидел, понял и… нисколько не удивился.
— Это питеки! Бедняга Дюбуа! Кусок черепа или живой питек…
Спрятавшись в кустах, Тинг поднес к глазам бинокль. Он достал его из чехла, висевшего через плечо на ремешке. До этой минуты Тинг почему-то ни разу не вспомнил о бинокле.
Питеки не видели человека, скорчившегося в кустах. А Тинг очень боялся, что его увидят.
— Убегут! — шептал он, стуча зубами. — Убегут…
Он был почему-то уверен, что убеги питеки — и больше их не встретишь. Была и исчезла новая орнитоптера, был и исчез яванский слон. Почему же не исчезнуть и питекам? Он съежился, прижимая к глазам прыгающий в руках бинокль.
Радужные круги — вот все, что видел Тинг. Он вертел кремальеру,[3] щурил глаза, и все же — ничего, кроме радуги.
Похолодев от страха, он опустил бинокль. «Вдруг успели убежать?»
Питеки были здесь.
Тогда новый страх охватил Тинга:
«А если это не они, если мне показалось?…»
Темные фигуры, ходившие на двух ногах, не были людьми. Они не были и обезьянами. И все же Тинг боялся, что ошибается, что перед ним мираж.
Он снова приставил к глазам бинокль.
Радужное кольцо исчезло. В светлом круге Тинг вдруг увидел лицо взрослого питека. Он невольно отшатнулся — таким близким оно ему показалось.
Черные глаза сверкают, словно из глубоких ямок: над глазами навесом выдаются огромные надбровные дуги. Покатый лоб так низок и так косо убегает назад, к темени, что его почти нет. Подбородок сильно скошен назад — его, в сущности, нет, как и лба. Почти плоская переносица, большие ноздри…
Это было страшное лицо: низкий покатый череп, нависший над глазами; убегающий к шее подбородок. Негустые темные волосы покрывали лицо и голову. И потому, что волосы лица и головы были одинаково коротки, голова выглядела голой.
Странная голова получеловека-полуобезьяны. Эта смесь раздражала: было неприятно смотреть и хотелось смотреть не отрываясь.
Брови питека то поднимались, то опускались, и над ними набегали складки морщинок. Морщинки были и на темени, и это особенно поразило Тинга. Он даже попробовал так же сморщиться, но сколько ни шевелил бровями, морщинки собирались лишь на лбу.
— Э, да кто его разберет, где у него лоб, где темя! — рассердился Тинг на себя самого. — Лба, правда, не видно. Но не от бровей же у него темя начинается! Лобная кость все равно есть, хоть и косая.
Питек взглянул в сторону Тинга, глаза их встретились в бинокле. Тинг задрожал, хоть и чувствовал, что питек его не видит. Угрюмый взгляд был чутко насторожен. Он говорил: «Вокруг меня всегда враги».
Тинг опустил бинокль и протер чистые стекла, словно хотел стереть с них угрюмый взгляд питека.
Детеныш стоял возле матери и сосал палец, сгорбившись и подпирая рукой руку. Короткие ноги его были тонки, но крепки. И весь он, худощавый, выглядел крепким и сильным.
«Сколько ему лет? Пять? Десять?» спрашивал себя Тинг.
Мать шагнула, пошла. Детеныш продолжал стоять.
Тинг поймал в бинокль его лицо.
Навес над глазами был меньше, подбородок не казался таким скошенным. В лице было больше обезьяньего, оно, пожалуй, походило на лицо гориллы. И все же оно не было обезьяньим.
«Где здесь человеческое? Не в руках. Не в туловище. Не в ногах… — думал Тинг. — В голове? Да. Но что?»
Он искал и не находил. Человеческое было именно в голове, хотя лицо и выглядело обезьяньим.
Ворчанье напомнило Тингу о матери. Она ворчала, остановившись и повернув голову к детенышу.
— Ууууй! — ответил детеныш, не двигаясь с места.
Он сосал палец, пристально глядя на шапку красно-синих цветов, по которой ползали большие желтые мухи, Вынув палец изо рта, ударил по цветочной шапке, сбивая мух.
— Ху-ху-ху! — захрипел он, размахивая руками и ударяя по повисшим на сломанном стебле цветкам.
Мать заворчала громче. Ее верхняя губа приподнялась, показались зубы. Рука сжалась в кулак.
Сбив цветки, детеныш ударил по жесткому стеблю. Схватил его и стал дергать.
Казалось, он сражался с каким-то врагом. Сражался с ожесточением, как мальчишки сражаются с крапивой или лопухами.
Стебель сломался. Детеныш не удержался и упал, но не выпустил из рук обломка. Стоя на коленях, он ухватился за остаток стебля.
Тинг видел то, чего не видел детеныш, увлекшийся сражением с цветочными шапками и стеблями: мать вернулась. Она схватила детеныша за плечо и рванула кверху.
Заскулив, детеныш подогнул ноги. Он не вырывался — так цепко ухватили волосатые пальцы матери его волосатое плечо. Детеныш повис в воздухе, поджимая ноги а закрывая руками голову.
— Йиииии! — завизжал он.
Мать повернулась и пошла, волоча за собой детеныша.
У Тинга заныло плечо: он представил себе, как пальцы питека впиваются в кожу.