Как и в свое время Вир, Робин не переставая колотил маленькими кулачками стоявшего, будто столб, взрослого мужчину, пока окончательно не выбился из сил. Руки его обвисли, и он, тяжело дыша, опустился на землю.
Глядя на эту умилительную картину, Вир тщетно попытался вызвать в себе злость и раздражение, которые испытывал всего мгновение назад. Он попробовал внушить себе, что следует послать этого мальчишку к черту и уж, по крайней мере, не пытаться что-то сделать для него, но вдруг понял, что не сможет даже просто уйти. Перед ним был сын Чарли, причем, судя по всему, доведенный до отчаяния. Ведь чтобы разыскать своего беспутного дядюшку, пареньку потребовалось ускользнуть из-под бдительного наблюдения родственников и слуг и не побояться одному отправиться в темный лес. Что толкнуло его на столь отчаянный поступок, неизвестно. Однако совершенно ясно, что сам Робин связывал с ним что-то, чего сам Вир не знал.
Он подождал, пока дыхание Робина восстановилось и вошло в нормальный ритм, затем помог ему подняться.
– Видишь ли, ты не должен приближаться ко мне ближе чем на милю, – сказал Вир. – Я дурно влияю на окружающих. Кто угодно тебе об этом скажет. Спроси хотя бы своих тетушек.
– Они все плачут, – проворчал Робин, опустив глаза на свои разбитые ботинки. – Без конца плачут. И говорят со мной мягко, как с маленьким.
– Да, это ужасно, – согласился Вир, нагибаясь, чтобы поднять куртку мальчика.
Робин посмотрел на него… посмотрел глазами Чарли, только более молодыми и доверчивыми. В своих глазах Вир неожиданно ощутил легкую резь. Вир выпрямился, прочистил горло и произнес:
– Я собираюсь уехать от них. Думаю отправиться… ээ… в Брайтон. – Он остановился, молча обозвав себя идиотом за неожиданную выдумку. Однако ведь именно к нему пришел этот мальчик, и отец этого мальчика ни разу не оставлял его в трудной ситуации. Конечно, пока был жив. – Хочешь поехать со мной? – спросил Вир.
– В Брайтон?
– Я же сказал.
Устремленные на него глаза, такие наивные, заблестели.
– Туда, где Павильон, да?
Вир подумал, что грандиозность архитектурной фантасмагории, известной как Королевский Павильон, была под стать представлению Георга IV о загородных резиденциях восточных монархов и действительно стоила того, чтобы на нее посмотреть.
– Когда я последний раз был в Брайтоне, Павильон там, вроде, стоял, – сказал Вир вслух и пошел в сторону дома.
Подопечный немедленно последовал за ним почти бегом, стараясь приспособиться к широким шагам опекуна.
– Павильон такой же чудесный, как на картинках, дядя Вир? Правда, что он похож на дворец из «Тысячи и одной ночи»?
– Думаю начать сборы прямо завтра утром, – сказал Вир. – Чем скорее уедем, тем быстрее ты сам сможешь ответить на свой вопрос.
Если бы это зависело от Робина, то отъезд состоялся бы прямо в сию минуту, если бы от его тетушек и их мужей, то он бы вообще никогда не уехал. Но Вир все решил сам и, как он заявил родственникам чуть позже, не собирался ни с кем обсуждать свое решение: ребенок официально находится под его опекой, а следовательно, ему не требуется чьего-либо разрешения, чтобы отвезти Робина хоть в Брайтон, хоть в Бомбей, если, конечно, этого пожелает сам мальчик.
Робин выразил свое отношение молча, хотя без шума не обошлось. В один прекрасный момент дом сотрясли глухие удары. Члены семьи выскочили из гостиной, где шли переговоры, как раз вовремя: юный герцог волочил свой дорожный саквояж по главной лестнице, а затем через просторный холл в переднюю.
– Теперь видишь? – обратился Вир к Доротее, младшей сестре Чарли, громче и дольше других протестовавшей против отъезда Робина. – Робин ждет не дождется, когда уедет отсюда. Вы чертовски скучные люди, по крайней мере многие из вас. Ваши слезы, приглушенная речь, траурный креп и бомбазин – вот что его здесь окружает. И это пугает парня. Все мрачно, а взрослые постоянно плачут. Вот Робин и хочет уехать со мной, потому что я большой и шумный. Потому что я могу распугать всех чудищ. Неужели ты не понимаешь?
Поняла Доротея или нет, но она уступила. Остальные последовали ее примеру. В конце концов, речь шла всего о нескольких неделях. Даже Вир Мэллори не способен необратимо извратить моральные устои ребенка за столь малый срок.