– Она что? Там и жила?
– Какой жила! Умерла она. Поначалу, правда, пропала. Народ говорил, мол, Лексей её в колодце том и притопил, как увидел, как она младшенькую доедает. Кто-то видел её на том поле ведь… Погоди… Дай вспомню… Мужик был у нас на деревне пропащий, без руки, горбатый. Так он её в поле увидел, да за ней и погнался.
– Зачем?
– Кто его знает, может, поговорить хотел? Пожалеть? Только не догнал. Потом сказывал, чуднО было. Видит он, будто она посерёдке в поле стоит, сама с собой разговаривает, как с ней к концу часто бывало, только будто одета она во всё белое и будто бы голова тоже в белое замотана, вроде как у покойника, лицо, значит, закрыто. И с косой. Он вроде к ней и пошёл, а как в травы-то ступил, так чудеса и начались. Он шаг делает к бабе-то, а сам всё дальше становится, напрямки к ней идёт, а глянет под ноги, такую кривую тропину протоптал, что диву дашься и только. Бежать к ней начал, а только мимо промахнулся. Вроде как морок глаза застил, словно во сне. А очнулся у того самого дедова колодца.
– А как домой вернулся? Раз такие чудеса?
– Бежал лесом оттуда и по дороге молитвы всякие кричал. Еле утёк. У него ж руки правой нету, креститься ему нечем. Еле утёк. А как в деревню пришёл да рассказывать начал, ему бабы пальцем у виска крутят, мол, болезную эту сегодня из колодца мёртвую совсем достали. Кого, говорят, ты видел? Пьяный что ли? Но это они поначалу над ним смеялись, потом-то и сами примечать стали, вроде в поле баба какая, вроде в саване гуляет. Некоторые ещё помышляли к колодцу тому ходить, якобы хорошее место, само очистилось, да только бегом оттуда возвращались.
Немного погодя поле заросло, травы полевые высокие до деревни дошли. Так она по травам до деревни добралась…
– Кто?
– Она, полудница, та самая, про которую спрашиваешь. И к тебе захаживала. Наш дом с краю первый, ты тут спать не мог. Как о полдень – ты в крик. Не спишь – и всё. А нам косить да жать надо. Некому с тобой сидеть. И матери работы не давал. Как полдень, ты в крик на всю деревню: мало, что на окраине, а слышно на три версты, как орёшь. Матка твоя раз пришла домой, да так в дверях и застыла. Видит, колыбель твою баба с косой качает, сама с ног до головы в простыни зашита, только пятна старые, грязные по всей одежде, вроде как в земле валялась, а от сеней до нее следы мокрые. Колыбель твою качает и плачет. С тех пор вы и съехали. Я одна тут осталась. А Лариса говорила, что как съехали в город, ты плакать и перестал.
– Мама ничего такого не рассказывала…
– Конечно, и никто не расскажет. Горемыка знает, когда про неё речь-то, она тут как тут…
– Неужто?
– До сих пор! И мне, старой, страшно…
– Ну, спасибо, бабуль, что рассказала. Ну и история. А что с дедом Максимом стало?
– Кто его знает, тут война, немцы, убёг куда или повесили?..
Я вышел на улицу, впереди расстилалось то самое поле. На небе по-прежнему не было ни облачка. Меня разбирал задор, хотелось пойти туда, к колодцу, заглянуть в его воды, может, и увидеть на дне его харю колдуна, да и кому бы не захотелось побывать в таком мистическом местечке.
Я решился. Вышел бодро, что со мной может случиться? Тут рукой подать через поле. Метров сто. Не больше. Подходя к полю, однако, почувствовал, как уши мои холодеют, так всегда бывает, не сказать, что от страха, больше – от волнения. Всё-таки тронула за душу история.
В поле задуло. Ветер пылил позёмкой с наметённых сугробов. Это меня слегка напугало, но всё же поле – открытое место, есть где ветерку разгуляться. Ничего не обычного. Я двинулся вперёд, правда, теперь медленнее. Ветер стих.
Вот и середина. На душе стало совсем легко. Если б что и было тут такое, то уж давно бы себя проявило. Я обернулся назад, на дом…
Пурга застилала глаза, дальше руки было не видно ничего, дом скрылся из виду за снежной пеленой. Как же так? Ведь только что был ясный день. Повернулся вперёд. Что за чудеса? Чистое небо над головой, тропинка через поле под ногами прямо к колодцу. Откуда б здесь взяться тропинке? Кто натоптал? Нет, что-то здесь не то. Как бы ни было впереди ласково да хорошо, а надо возвращаться. Повернулся к дому, снег слепит глаза, забивается под ворот и в рукава, сугробы наросли по пояс. Идти невыносимо трудно, ветер стал сильнее, буквально валит с ног. Сделал несколько шагов, остановился. Тряхнул головой. Опять солнце на пути и тишь да гладь, и… колодец впереди. Как так? Впереди колодец? В другую ж сторону шёл. Отвернулся. Глаза протёр. Опять колодец впереди. Сколько ни стоял, как ни вертелся, всё одно выходило – к колодцу дорогу заманивала. А дома как и ни бывало моего нигде.
Что ж тут делать? Креститься начал. Только себя крестным знамением осенил, так и следы свои увидел, не ту тропку ровную да гладкую, а свои в сугробах, так и пошёл след в след по ним.